Появилось и творческое вдохновение. Несколько последних скульптур получили положительные отклики в интернете. Владелец одной галереи предложил устроить персональную выставку. Правда, не в сезон и на условиях самоокупаемости – но все лучше, чем ничего! Писать Франк снова пытался. Теперь уже маслом – акварели продавались плохо, а масло шло потихоньку.

Франц постригся, обновил гардероб, на что ушли последние сбережения. И загрустил: грузотакси, фуршет в день открытия, аренда зала, презент для журналистки – а платежеспособность в абсолютном нуле.

Прикинул, что заработать не удастся. Начиналось лето, все возможные садовые дела он на пару с заезжим садовником Леонтьичем успел переделать, ремонты соседи оставляли на зиму, заказчики выжидали сезонного падения цен на инсталляции. Оставалось опять прибегнуть к санитарной обработке местных нравов, то бишь, к шантажу.

На примете имелась пара не внушающих доверия объектов: господин Ангел со своей «шведской» семьей и подозрительно активизировавшийся в последнее время священник. Франц проявлял больший интерес к батюшке, но не имел достаточно доказательств. Хотел переключиться на социального работника, да тот отбыл в круиз, длительность которого перекрывала допустимый резерв времени.

Пришлось браться за политика. Николай Семашко явно склонялся к экстремизму. И подтверждающие факты вырисовывались столь явно, что шантажисту не требовалось особых усилий. Франц понимал, что опасно соваться в осиное гнездо кавказского разлива. Но выбора не было. И он рискнул.

На свою беду. Первый звоночек Семашко оставил без внимания. Во время второго призвал наглеца к благоразумию. Намек на освещение вопроса в прессе сподвиг политика на свидание.

– Завтра в половину пятого утра, – прорычал он в трубку.

– Не вопрос, – потирал руки Собесский. – Буду ждать.

Не особо нравилось ему это рискованное во всех отношениях занятие. Но выбирать не приходилось. Всего-то пара штук баксов – для Русского расход незаметный, а Франц решит все свои проблемы с выставкой. А там…

– А там обрету имя и забуду всех нечистых на руку престижненских святош, чтоб им перейти на прожиточный минимум! Сменю поселок, а, быть может, даже страну и заживу с чистого листа. Заведу солидных клиентов, женюсь, детей заведу, мамашу к себе выпишу. Вместе с сиделкой. Во как!

Новая жизнь обрастала волнующими и гуманными подробностями. К рассвету в ней значились: собственная яхта, кафедра в престижном университете, благотворительные приемы, съемка фильма…

Шаги по гравийной дорожке вывели Собесского из состояния эйфории. Он легко поднялся, натянул спортивные брюки, отметив их вытянутость и общую невзрачность.

– Надо будет себе «Адидас» присмотреть. Настоящий! – хмыкнул он, выходя на крыльцо.

Оглянулся. Странно. Никого. Взглянул на часы. Четверть пятого. Но ведь шаги он слышал. Перегнулся через перила.

Сад спал, погруженный в предрассветный мрак. Лишь макушки старых яблонь багровели на фоне занимающейся зари. В ее красно-фиолетовых всполохах мир приобретал какой-то зловещий вид.

– Занималась кровавая заря… – заутробным голосом пропел Франц. – Самое время для нежелательных визитов. Эй, есть тут кто?

Он повернул голову на шорох со стороны входной двери, так и не успев ничего увидеть. Удар по голове ослепил шантажиста. А остро отточенное лезвие охотничьего ножа огненной молнией вошло в подреберье.

– Это за пару тысяч-то… – прошептал Франц с переходящим в бесчувствие пренебрежением, – мелочны вы, батюшка…

Калитка скрипнула.

– Молочко… – послышался из-за живой изгороди знакомый говорок, – свеженькое. Я на скамейке оставлю, все одно не платит поганец. Только из уважения к Анне Трофимовне…

– Блин… – прошелестел один из убийц.

– Т-ссс… Она дальше не пойдет, слышал же, – выплюнул второй.

– Не факт. Давай в дом оттащим.

– Лишняя работа…

– Есть тут кто? – поинтересовалась женщина.

– Давай…

Обмякшее тело подхватили и перетащили через порог. Дверь мягко закрылась. Ключ провернулся в замке без звука.

– Лишь бы не платить, – пожала плечами молочница. – И отчего у хороших родителей случаются такие вот говнюки – неразгаданная тайна природы.

Калитка закрылась почти также мягко как дверь. При всех своих недостатках Франц Собесский содержал дом в образцовом порядке. Не все в нем было так плохо. Вот именно, что БЫЛО…

Убийцы выждали некоторое время.

– Я же сказал: не пойдет, – напомнил один.

– Береженого Бог бережет, – ответил второй. – Сам же и понесся в хату с убиенным на плечах.

– Мразь он, а не убиенный. Житья нам не давал, то там откусит, то там урвет. Вот и заработал перо в бок и пластиковый мешок. О, практически стих! Доставай, кстати. У нас не больше часа. Еще вывезти до смены. Там Бабулько придет – фиг вывезешь без контроля. В темпе.

– Бабулько – урод! – кивнул сообщник. – Я мигом.

Вскоре у калитки остановился старенький фургончик. Запакованное в полиэтилен тело перетащили в салон. Бус укатил в сторону леса. Оставшийся на месте преступник вернулся в дом. Включил свет в коридоре, выругался:

– Говорил же Лешему не связываться с пером, вон, кровищи сколько! Хватило бы монтировки.

Огляделся, вытащил из стопки стираного белья простынь, протер заляпанный пол.

– Теперь комар носа не подточит. Был человек – и весь выбыл. Человек – громко сказано. Подонок вульгарис! Давно следовало убрать…

Он прошел по садовой дорожке в сторону запасной калитки, наткнулся на одно из металлических чудовищ Собесского. Отскочил, снова выругался. Пнул уродца ногой и скрылся за высокой, окружающей усадьбу покойного, изгородью.

В саду чирикнула ранняя птаха, за ней – вторая. Лучи солнца обретали тепло и свет, с завидным упорством проникая в самые сокровенные глубины сливовых зарослей, расцвечивая не проснувшуюся еще яблоневую листву, полузакрытые цветочные головки, переливаясь крохотными радугами в изгибах стальных конструкций.

И вот уже в мир пришло полноценное июньское утро, так незначительно зависящее от человеческих поступков и проступков…

– Как-то так, в общем, – закончил сложившуюся к утру версию лейтенант Пукель. – И как вам?

– Как-то так, – пожал плечами майор. – Если честно, как в старых добрых детективах: красиво и понятно. Сам придумал или помог кто-то?

– А то я бы кому позволил… – отмахнулся от обидного допущения Ярослав. – У меня самого с воображением без проблем. Картина маслом. Со всеми подробностями.

– Мне особенно понравилась кровавая заря и тело в пакете. Впечатляет. Теперь что?

– Как это что? – с плохо скрытым возмущением произнес сыщик. – Дальше припру убийц к стенке. Вот только доказательств надыбаю маленько.

– Интересно, с кого начнешь?

– Как это с кого? – обиделся лейтенант. – Я же сказал: главный зачинщик – Николай Семашко.

– Экстремист, значит? Ну-ну… а не боишься?

– Чего?

– Ну, сообщников его. С кавказским разливом. Горячие парни, между прочим…

– Думаете? – приуныл Пукель. – А если госбезопасность подключить?

– А если версия твоя вилами по воде писана, тогда что? Выставишь весь отдел на посмешище? Тебе ж Семашко этот со своим экстремизмом приснился просто! Кстати, акцента кавказского мне в истории твоей не хватило.

Подумаешь, объект! Да тут таких находок для шантажиста – лопатой греби. Нет уж, дорогой соратник, не руби сплеча. Осмотрись, почву прощупай. А там уж и я подключусь. Мне б еще суточки не дергаться. Ты пожалей начальника, не вынуждай нарушать постельный режим. И вот еще что, ты фантазию свою попридержи, с натуры пиши. Исключительно с натуры! Нам и без тебя сюрреалистов хватит, Дали ты мой самопальный. Усек?

Ярослав покашлял, вникая в суть комплимента. Робкий упрочил позиции:

– Только с натуры…

– Подумаешь, искусствовед! – ворчал Ярослав, поднимаясь на холм за поселком. – И без тебя знаем, что к чему. У меня, между прочим, художественная студия за плечами. И в универе по рисунку одни девятки были. Такие словесные портреты малевал – вся профессура сбегалась. Будут тут указывать всякие… А вот возьму и займусь пейзажиками. Места здесь – лепота! А портреты с натуры – эко хватил – кто ж мне позировать станет? Разве что за плату. Но я представляю, какие это деньги!