– Курят, чтобы вести переговоры?

– Да. Они не признают писем и не подписывают договоров. Бумага – вещь тленная, считают они. Но то, что уносится в воздух вместе с дымом, попадает к Верховному Духу и остается там навечно.

– Но в жизни от нас сплошь и рядом требуют различные бумаги. В том же суде без них, должно быть, трудно что-либо доказать. Разве не так?

– В мире белых людей – да, но для индейцев это излишне. Для них нет ничего хуже, чем лгать. Это самый страшный грех. Они верят, что если человек клянется говорить правду, его обет навсегда связывается частицами дыма и будет передаваться дальше, следующим поколениям.

– Поразительно.

– Но это так. Представьте себе, это действеннее любой бумаги. Во всяком случае, так было, пока дело не дошло до переговоров с белыми. Их лидеры обманули индейцев, и никакие официальные бумаги не помогли. Потом они были попросту разорваны и выброшены.

– Я знаю, в отношении индейцев допущено много несправедливости. Двуличие политики…

– Чепс, зачем мы с вами будем пускаться в пространные рассуждения о судьбе индейцев? И место, и время для этого совсем неподходящие. Индейцев лишили почти всего, и сейчас они пытаются отстоять то немногое, что у них осталось. – Корд помедлил и наклонился к ней. – У нас с вами есть свои нерешенные вопросы. Чепс, вы, конечно, можете попытаться бежать, но можно взглянуть на вещи иначе. Я имею в виду то, что есть между нами.

– Между нами ничего нет.

– По-моему, я уже доказал вам, что есть.

– А-а, это. Это все пройдет. Обычное физическое явление. Ничего похожего на любовь. Или на судьбу. Ничего романтического.

– Откуда вы знаете?

Виктория взглянула на него, заметив, как он искоса смотрит на нее, делая следующую затяжку. Он выпустил кольца дыма, и они спиралевидными облачками поплыли вверх. Как бы ни противилось ее самолюбие, она не могла не признать, что, будучи с ним вдвоем в пустыне, чувствовала себя необыкновенно хорошо. На душе было удивительно спокойно, словно она обрела все, чего хотела в жизни. И ни в чем другом она теперь не нуждалась: ни в своей ненаписанной книге, ни в других людях. Абсолютно ни в чем. Только в Корде.

И это становилось опасно. Она не могла идти на поводу своих чувств: он был порочным человеком. Беспринципный бандит, похититель, далекий от ее идеала джентльмена. Непонятно, почему ей было так хорошо с ним.

Корд курил и продолжал смотреть на нее в ожидании ответа.

– Знаю – и все, – наконец сказала она. – Вы не тот тип мужчины, с которым ассоциируются возвышенные чувства. Вы не романтик.

– А Красный Герцог романтик?

– Возможно.

– Неужели он действительно так заморочил вам голову, что вы без памяти от него?

– Нет. Но вероятно, в нем есть что-то хорошее.

– Нет в нем ничего хорошего, поверьте мне на слово.

Корд загасил сигару о выступ, затем разорвал ее на мелкие клочки и пустил по ветру.

– Зачем вы развеяли пепел?

– Это подношение земле, скалам за то, что дали нам приют для отдыха.

Виктория опешила. Иногда Корд изумлял ее обостренным восприятием и почтительным отношением к некоторым вещам. Было бы интересно узнать его поближе. Возможно, это был своеобразный трюк, чтобы произвести благоприятное впечатление.

– Вы думаете, земля и скалы заметили ваш подарок?

– Несомненно. Индейцы считают, что земля живая. Не зря они называют ее Мать-земля. У язычников существует множество способов выражать ей свою благодарность. Они благодарны земле за то, что она дает им все необходимое для поддержания жизни. Без ее щедрот человек и животные остались бы без крова и пищи.

– Я никогда не задумывалась над этим.

– Типично для белых. Они видят в земле нечто такое, чем можно только пользоваться или злоупотреблять ради собственного благополучия. Индейцы иначе воспринимают свою Мать-землю. Они видят ее в гармонии со всеми населяющими ее живыми существами, поклоняются ей и оберегают ее.

– И вы тоже?

– А как же! Я – из племени апачей.

Несмотря на жаркий день, у нее по спине пробежал холодок. Корд опять поразил ее. До него ни один человек не затрагивал в ней таких глубоких и чувствительных струн души. Все, о чем он сейчас говорил, было настолько понятно и созвучно ее внутреннему миру, словно она переживала это сама. Она взяла пригоршню песка. Сыпучая масса эластично утекала сквозь пальцы.

– Я хорошо представляю, что для вас значит земля. В ваших местах она до сих пор играет главенствующую роль в жизни. Да, Корд, ваш рассказ весьма убедителен. Я почти поверила вашим словам.

– Я не кривлю душой, Чепс. Забота о земле всегда останется моей священной обязанностью. Я буду возделывать ее, удобрять, помогать ей сохранять плодородие. Вероятно, и вы не менее прочно, чем я, связаны с ней, только не вполне осознаете это.

Виктория пристально посмотрела ему в глаза, желая понять, говорит ли он правду. Когда он ответил ей страстным взглядом, она увидела, как сильно потемнели его глаза.

– Вы в самом деле до такой степени любите землю?

– Да. Земля – это мой дом и все, что у меня есть. Я вышел из нее и уйду в нее.

Виктория перевела взгляд на его руки, загорелые, чуть мозолистые и ловкие, и представила, как они обрабатывают землю. Но Корд не был землепашцем – он был бандитом.

– Если вы так привязаны к земле, как же вы стали грабителем?

– Грабителем? – Он засмеялся. – Возможно, применительно к вам это так. Я не отказываюсь от своих слов. Я прямо предупредил вас, что собираюсь украсть вас у Красного Герцога. А также намерен вернуть сестру.

– С сестрой все понятно, Корд. Но вы не можете брать все, что вам захочется. Некоторые вещи должны делаться добровольно, по взаимному согласию.

– Вы бы отдали мне добровольно свое сердце?

– Нет. Вы – плохой человек. Вы нападаете на людей. К тому же я приехала в эти места вовсе не затем, чтобы здесь оставаться. У меня есть свой интерес – это моя работа.

Он наклонился и взял в ладонь ее подбородок.

– В том, что некоторые вещи нужно отдавать добровольно, – сказал Корд, – вы правы. Вы подарите мне себя? – упорно допытывался он.

– Я сказала вам, что…

Не успела Виктория закончить фразу, как он внезапно притянул ее еще ближе и закрыл ей рот своими губами. Когда он сделал резкое дразнящее движение языком, она почувствовала запах и привкус табака. В этот момент где-то глубоко внутри ее расплавилась небольшая частица, приветствуя это действие более страстно, чем прежде.

Виктория ответила ему поцелуем, стянув с его головы кожаную повязку, чтобы запустить пальцы в его густые темные волосы. Ей нравилось ощущать его, обонять, вкушать. Когда он языком иссушал ее рот с такой же ненасытностью, с какой голодный алчет пищи, она испытывала упоение.

Не в силах побороть желание, он стал целовать ее лицо, прикрытые глаза, мочки уха, шею. Ткань рубахи была единственной помехой на его пути. Остановленный препятствием, он обхватил ладонями нежную грудь и начал мягко сжимать соски, пока они не затвердели от его прикосновений.

Виктория вздрогнула и застонала, смущенная и одновременно возбужденная его ласками. При этих звуках он опять приник к ее рту и погрузился в его сладость. Тем временем его руки блуждали по ее спине, затем вновь начали подбираться к вороту рубахи. Когда он стал расстегивать пуговицы, она в удивлении попыталась оттолкнуть его, но он не собирался останавливаться. Он не оставлял ее в покое до тех пор, пока обнаженная плоть не предстала перед его взором. Его пальцы снова завладели сосками.

Виктория судорожно глотнула воздух и забыла обо всем. Охваченная жаром переполнявшего ее желания, она не останавливала этих настойчивых рук. Девушка никогда не думала, что такая страсть вообще возможна. Ей безумно хотелось, чтобы он трогал ее тело. Она нуждалась в том, чтобы он погасил чувственные волны, проносившиеся сквозь нее. Когда он наклонил голову и она почувствовала его теплое дыхание у себя на груди, у нее снова вырвался стон. Она обхватила Корда за плечи. Его губы приблизились к кончику ее соска. Она содрогнулась, ощутив поцелуй, а затем мягкое потягивание, продолжавшееся до тех пор, пока она окончательно не ослабела от желания.