– Грудь мне прострелили. Вот здесь, – он ткнул пальцем в область солнечного сплетения.

Я разозлилась на себя. Да, поздно пить «Боржоми». Зачем я ему сказала про сломанную ногу? Он и без того видел, что я с тростью и в гипсе. В двух гипсах. Так и начинаются дорожные приключения. А промолчать нельзя было? Нет, нельзя, это же как-то не по-человечески. Не по-божески.

– «Там» был? – я неопределённо мотнула головой, заранее зная ответ.

– «Там», да! – кивнул водитель и снова прибавил скорость.

Ох, любит парень нарушать правила дорожного движения.

Я молчала, размышляя над превратностями судьбы. Инвалид везёт инвалида. Не смешно. И вроде не до шуток сейчас.

– Списали? – спросила я, опять-таки заранее зная ответ.

Конечно, списали, ранение в грудь, это же не нога и не рука.

В бой не побежишь. Задохнуться можно.

– Да, – он всё улыбался, словно ничего страшного в его жизни не случилось.

Он, наверное, прав. Сейчас за него молодость думает. Парень ещё не испытал последствий тяжёлого ранения. Все основные раны у него впереди.

– Группу хоть получил? – я изо всех сил пыталась поддержать миролюбивый разговор.

Надо же чем-то занять себя в такси экономкласса, поездка в котором превратилась в пытку. Движение застопорилось. Обе полосы безнадёжно застыли. Мы стояли в плотном заторе.

– Не-а! – радостно отозвался водитель и снова повернулся ко мне: – Мама заставляет, а я не хочу.

– Почему? – удивилась я.

Что-то новое у молодых раненых. Парень свою честно заработанную инвалидность не хочет подтверждать.

– А я потом на хорошую работу не устроюсь. Меня же нигде не примут! – Он уже не смеялся.

Парень отвечал резко и отрывисто, словно с кем-то спорил. Но не со мной. С кем-то.

– Ну, в такси-то тебя приняли, – вздохнула я.

И было отчего вздыхать. Дело житейское. Надо поддержать разговор. А то не по-божески. Парень он хороший. Открытый. Целеустремлённый. Жизнерадостный. Но есть в нём какая-то надломленность. Что с ним? Не могу понять.

– А-а-а, это ведь не работа, так, для поддержки штанов, – отмахнулся парень. – Я хочу на хорошую устроиться.

– Инвалидность не помешает. Наоборот, в приоритете будешь.

Я-то знала, что такое приоритеты при приёме на работу. Это тонкая грань между хамством и страхом. В хорошую жизнь трудно пробиться. Туда много желающих. А ведь парень о чём-то высоком мечтает. Им же обещали, что они пройдут мимо очередей при устройстве в гражданской жизни. А попробуй обойти эти очереди. Не пропустят. Стеной встанут. Так и будет парень баранку крутить. А это точно не его занятие. Ещё один такой фокус на дороге – и беда случится. И не только с ним.

– Вторая группа не является препятствием при устройстве на работу. Надо пойти в военную поликлинику и оформить инвалидность. Мама-то что говорит? – Наверное, у него не только мама есть, но и папа. Да кто из них мать и отца слушает?

– Мама заставляет меня, а я не хочу. – Он виновато прикрыл глаза.

Пробка неожиданно схлопнулась, движение возобновилось. Потихоньку-помаленьку мы двинулись дальше. В глубине души я радовалась затору. Лихачить невозможно. Даже по встречной никто не ломится.

– Сделай-сделай, как мама просит.

Я прикрыла глаза. Сердце тревожно билось. Страх ещё не прошёл. Три месяца назад я поскользнулась на гололёде. Неловко завалилась на левый бок. Сломала руку и ногу. Конечности срослись, но заживают плохо. Мучают боли. Но больше всего меня раздражала собственная беспомощность. Я страдала не от боли, не от неуклюжести. От бессилия. Я не могла побежать, не могла сжать и разжать руку. Хотя приспособилась ухаживать за собой без чужой помощи. И то ладно!

– А как ты на СВО попал? – спросила я. – По мобилизации?

– Ну да, – улыбнулся парень.

Улыбка честная, располагающая. Надо бы имя спросить.

– Пришёл военком, прямо домой, говорит, ты у нас неженатый, вот и поедешь на Украину, – ещё шире улыбнулся парень.

– А ты что? – Я покачала головой.

Парень радуется, словно его на Олимпиаду отправили:

– А я что? Я и пошёл. Я же в спецназе служил. Сержант. На тот момент неженатый был. И поехал.

Мимо медленно проплывали автомобили. Впереди нарастал следующий затор. Какая-то тоска поселилась в моём сердце. Эта нескончаемая поездка вымотала меня больше, чем два гипса на конечностях. Если бы знала, ни за что бы не поехала. А ведь меня ждут на светском приёме. Женщины решили собраться в преддверии Восьмого марта. Сегодня мы будем праздновать, веселиться, выпивать. Обещали фуршет. Я долго отнекивалась, но всё же поддалась на уговоры. Жизнь продолжается. В конце концов, никто не виноват в моём временном беспомощном состоянии. Оно пройдёт. И я снова стану бегать как ни в чём не бывало.

– Ты пройди-пройди военно-врачебную, а то потом появятся сложности со здоровьем. Такие раны не заживают.

Не хотелось ему говорить, что скоро увечных станет больше. И внимания к ним станет меньше. Так устроена эта жизнь. У Строительного моста мы снова застряли.

– А какая специальность у тебя была на СВО? – спросила я, изнывая от раздирающей тоски.

Как бы я хотела оказаться дома вместо душного салона такси экономкласса.

– Снайпер я!

Я вздрогнула. Вот это да! Да, да, он же профессиональный спецназовец. Конечно, снайпер. А кто же ещё? И мне стало не только тоскливо, но и зябко.

– И много ты… – я замялась, подбирая слово, – положил?

– Шестьдесят, – ответил он, но уже не столь жизнерадостно. Ну да. Это же человеческие жизни. Чему радоваться?

– Это много, очень много, – пробормотала я, пытаясь представить шеренгу молодых парней из шести десятков человек.

Не получилось представить. Шеренга падала, колени у парней подламывались. Картина распадалась на кусочки. А впрочем, дело житейское. На войне как на войне!

– А они тебе не снятся? – зачем-то спросила я.

Затор рассыпался, движение набирало ускорение. Вдруг парень резко повернулся ко мне. Руль не бросил, но на дорогу не смотрел. Я снова завибрировала. Добром эта поездка не кончится.

– Снятся же, снятся! Каждый день снятся! Ночь каждую. Без перерыва.

Он так и сидел, глядя на меня, а машина браво стремилась вперёд. Сама по себе.

– Тормози! – крикнула я. – Встань вот здесь. Тут свободно.

Он послушно поставил машину между обледеневших сугробов. И всё смотрел на меня. Точнее, не на меня, а куда-то вглубь себя, пытаясь понять, что с ним происходит каждую ночь. Да, он мучается от непонимания. У него всё ясно в голове. Есть цель. Есть понятие о долге и чести. Он солдат. Сказали встать в строй – встал. Но почему теперь снится шеренга из шести десятков человек – не понимает. Надо бы успокоить его. А то пропадёт парень. Потом жизнь возьмёт своё. Его молодость сама всё решит.

– Ты давно приехал в Ленинград? – Я всегда называю город привычным именем, когда волнуюсь.

– А прямо оттуда и приехал. Вышел из госпиталя, женился. Вот, на работу устроился.

– Не выпиваешь? – строгим тоном спросила я.

Совсем как старая учительница.

– Не пью, не курю! – бойко отрапортовал солдат. – Спортом занимаюсь.

– Жену любишь?

Отвечает – не придраться. Что же в нём надломилось?

Ведь не должно бы. Слишком он прямой и без углов. Профессиональный солдат. Такие не ломаются.

– Очень люблю! – И вдруг его светлые глаза слегка повлажнели. – Но каждую ночь просыпаюсь оттого, что душу её.

– Как это? – похолодела я.

Вот он где, надлом! Вот он. Парню плохо. И он не понимает, почему это происходит с ним.

– Да. Мне страшно!

В его голосе сквозило невыразимое страдание, которое он хотел скрыть от меня, от окружающих, от матери. От всего мира. Я содрогнулась и передёрнула плечами. Как же ему живётся? Это ведь мучение. И молодость не в помощь. Дело-то житейское, но не очень. Такой не пойдёт просить помощи. И никому не расскажет о своей беде. А мне поведал потому, что я профессионал по допросам. В уголовном розыске мне приходилось часами разговаривать с подозреваемыми в поисках истины. Да, профессию не отбросишь в одночасье. Я снова передёрнулась и выпрямила спину, вспомнив, что я старший офицер. Отбросив в сторону сентиментальность, отчеканила по слогам: