В тесной связи с вопросами Конца света и воскресения стоит проблема спасения. Христианство видит спасение в том, что после смерти душа уходит в христово царство и там находит вечное упокоение, но этому должна предшествовать более или менее праведная жизнь. О. Хаксли ставит такой вопрос: спасение, но от чего? Уход — но из какой конкретной ситуации, и в какую иную? Человечество, отмечает он, неоднократно отвечало на эти вопросы, но поскольку люди отличаются друг от друга по темпераменту, живут в разных общественных условиях и не могут выйти за рамки конкретного образа мышления и чувств, то ответы получались различные и взаимоисключающие.

Простейшая форма материалистического подхода к спасению — это просто-напросто жажда жизни, выражающаяся в осознанном желании выбраться из обстоятельств, опасных для жизни. На практике, пишет Хаксли, эффективная реализация этого желания зависит от двух вещей: использование разума для решения конкретных экономических и политических проблем и создание и поддержание атмосферы доброй воли, в которой разум сможет работать наиболее эффективно. Но люди жаждут соотнести свои деяния, мысли и чувства с общими принципами и философией космического масштаба. Поэтому их философия принимает форму псевдорелигии, системы организованного идолопоклонничества. Таким образом, простое желание не умереть с голоду превращается в пророчествующий утопизм; желание спастись от угнетения и эксплуатации объясняется и направляется верой в апокалипсис революции, в сочетании с поклонением Молоху нации как высшему добру. Во всех этих случаях спасение рассматривается как уход с помощью политических и экономических средств от страданий и зла, связанных с плохими материальными условиями, к иному набору будущих материальных средств, которые сделают всех абсолютно счастливыми, мудрыми и достойными людьми.

Хаксли здесь имеет в виду коммунистическое учение, но рассматривает также и религиозные представления о спасении, которые понимают спасение как уход от глупости, зла и страданий в счастье, добро и мудрость. Политические и экономические меры считаются всего лишь дополнением к обретению индивидуальной святости, добродетели и веры в некий божественный принцип или некую божественную личность, обладающую способностью так или иначе, но прощать и освящать индивидуальную душу. Более того, считается, что желанная цель находится не в каком-то утопическом будущем, которое, скажем, в двадцать втором веке или даже раньше, если наши любимые политики останутся у власти и издадут правильные законы, а на «небесах»[87].

Не думаю, что все религии считают политические и экономические меры дополнением к обретению человеком святости, добродетели и веры. Напротив, многие из них отрицают какую-либо значимость таких мер, православие, например, вообще выступает за бедность и страдание как путь к святости и добродетели. Но повторю вопрос, поставленный Хаксли: от чего спасение? Думается, что ответ на него совсем не простой, даже если оставить в стороне разное понимание спасения разными религиями. Если же исходить из того, что спасение состоит в том, что личность правильной жизнью добивается бессмертия души и ее вечного воцарения в небесном христовом Иерусалиме, то этот ответ неизбежно порождает новый вопрос: а ради чего, для чего это нужно? Ответ может быть только такой: чтобы знать, точнее — верить, что смерть не есть конец всего, что потом будет новое, лучшее существование, не омрачаемое болезнями, страданиями, нуждой и даже смертью. Иными словами, смысл спасения как религиозного понятия представляет собой попытку смертного уйти от страха смерти.

Апокалипсис устрашает своими образами и грядущими ужасными карами, но взамен он дает ни с чем не сравнимое утешение — грядущее наступление божьего царства. Хотя и не раскрывает, что именно ждет людей, точнее, их души в страстно желаемом небесном Иерусалиме. Апокалипсис спасает человека от страха небытия, страха, который постоянно, на протяжении всех веков готов проглотить личность. Несомненная заслуга религии в том, что она не дает это сделать, но такую же функцию до нее выполняли примитивные верования, важной концепцией которых были учения о душе. Между тем испытание страхом небытия, т. е. полного и окончательного исчезновения человека, способно порождать мужество, которое не дает этому страху покорить его. Но не следует преувеличивать названный страх: подавляющее большинство людей не думает о нем, они просто живут, чтобы жить, а страх обычно может появиться в старости или в случае болезни, в том числе психической, постоянных, часто болезненных поисков смысла и цели жизни на фоне бессознательно ощущаемых и переживаемых угроз.

Небытие является отрицанием бытия, его антиподом, небытие — это не быть. Для человека оно означает не жить, следовательно, не чувствовать, не переживать, не знать, не общаться. Небытие человека есть логическое и закономерное продолжение его бытия, но нет никаких оснований думать, что после небытия наступит бытие, т. е. жизнь, существование. Но религия, в частности Апокалипсис, именно это и утверждает, но даже она не в состоянии снять страх небытия, смерти, который сокрыт в психике всех живых существ. Поэтому в любом случае (исключая, конечно, истинно некрофильское влечение к смерти) человек остается со своим страхом, который, хотелось бы подчеркнуть, далеко не всегда актуализируется. В субъективном аспекте небытие не представляет собой часть собственного бытия человека, а знание, представления о нем, сердцевину которых составляют неизбежность, преходящий характер своего бытия. В свою очередь, вызванные этими знаниями ощущения и переживания не могут не заполнить некоторые важные отрезки жизни конкретного субъекта и повлиять на нее. Однако небытие существует объективно, как данность, порождая страх и тревогу, имеющие общую онтологическую основу.

Неизвестное, что таит смерть, есть неизвестное особого рода, поскольку, во-первых, с его наступлением кончается человек, т. е. его жизнь, и, во-вторых, именно потому, что оно неизвестное. Религия, в частности христианство, заполнила его разными содержаниями, образами, символами, событиями, но все они без исключения взяты из земной жизни, хотя и представлены в самых фантастических видах и сочетаниях, не прибавляя по этой причине абсолютно никаких знаний неземного характера. Поэтому все за гранью жизни порождает тревогу и страх именно своей неизвестностью. Вообще возможная встреча с Богом способна породить страх, но не потому и не столько потому, что он предстает со страниц Апокалипсиса в качестве внушающей ужас силы. Дело в том, что подобная встреча очень часто означает смерть, иными словами, Бог может нести угрозу небытия. Хотя при этом мы должны отдавать себе отчет в том, что бытие всегда зависит от небытия, и наоборот, т. е. небытие является небытием только потому, что противопоставляется бытию.

Заключительные главы Откровения своими эсхатологическими описаниями призваны убедить читателя в достоверности этих описаний, причем делается это в первую очередь с помощью чисто эмоционального воздействия. Кажется, приложены все усилия для того, чтобы доказать, что в грядущем небесном блаженном царстве всем достойным того людям обеспечена благодать Иисуса Христа и право на древо жизни. И этому «надлежит быть вскоре». Тем самым перед человеком ставится цель и его жизни придается определенный смысл. Это тоже способно снизить уровень тревоги или устранить ее вообще, так как утеря смысла жизни способна ее породить. Однако обещанное духовное царство совсем не снимает чувства вины и угрозы вероятного осуждения, поскольку попасть в это царство могут лишь достойные: «Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (22:12). Но мужество быть, самоутверждение личности на уровне ее существования способны победить не только страх смерти, но и угрозу утраты смысла. Апокалипсис, как и другие священные христианские тексты, призывает бороться со страхом смерти мужеством веры, что сделать, как уже отмечалось выше, дано далеко не каждому, а сам страх небытия настолько сокрыт от субъекта, что очень слабо поддается корректировке или вообще не поддается воздействию.