Юнг справедливо называет Христа нашим культурным героем, независимо от своего исторического существования воплощающим миф о божественном первочеловеке, мистическом Адаме. Он занимает центр христианской Мандалы, он — Господь Тетраморфа, т. е. четырех символов евангелистов, уподобляющихся четырем колоннам его трона. Христос, по Юнгу, репрезентирует архетип самости. Им представлена целостность божественного или небесного характера, слава человека, сына божьего, незапятнанного грехом. Он, как второй Адам, соответствует первому Адаму до грехопадения, когда тот еще представлял собой чистый образ божий. Юнг приводит слова Святого Августина, что наше совершенство есть Христос, ибо он есть совершенный образ божий. Образ Бога в человеке не был уничтожен грехопадением, но лишь поврежден и искажен. Спонтанные символы самости или целостности практически неотличимы от образа Бога. Архетип целостности присутствует всегда, но может исчезнуть из поля зрения сознания или вообще не восприниматься до тех пор, пока просветленное новообращенное сознание не распознает его в фигуре Христа. В результате такого «припоминания» воссоздается исходное состояние единства с божьим образом[54].
Христос, несомненно, наш культурный герой. Можно, хотя и не без пояснений и оговорок, согласиться и с тем, что он воплощает миф о божественном первочеловеке, мистическом Адаме, но если только иметь в виду Адама до грехопадения. Между тем Христос практически полностью повторяет судьбу первочеловека, поскольку, согласно Апокалипсису, совершает грехопадение, учиняя кровавые погромы и катастрофы. Иными словами, сын человеческий действительно сказался человеческим сыном, так как запятнан тяжким грехом насилия, но это христианская душа полностью вытесняет, причем в бессознательное. Точно так же действует и конкретный человек, вытесняя в бессознательное позорные влечения и мысли, неприемлемые с этических позиций. Любой грех, тем более насилие, предощущается как совершенно несовместимый с божеством, как грубое и бесспорное кощунство. Поэтому душа сохраняет в себе образ только абсолютно непорочного Бога. Такой образ есть не что иное, как высоконравственная модель, многие аспекты которой могут и не охватываться сознанием, но к ней личность должна стремиться.
О том, что Христос олицетворяет первочеловека, было известно очень давно, об этом говорит в Апокалипсисе он сам, утверждая, что является началом «создания Божия» (3:14).
Целостность богов, отца и сына, в том, что они соединяют в себе и плохое, и хорошее, так же как и их творцы-люди. Последние именно в качестве людей просто не могут допустить, чтобы Христос был только эталоном нравственности, а поэтому сделали из него еще и сокрушающий кулак. Стремление человека к единству с божественным образом есть не что иное, как движение к нравственному совершенству. Тем самым подобное движение носит в общем-то больше мирской, чем духовный характер, хотя высокая нравственность, помноженная на веру, обещает верующему достойное загробное существование.
Итак, мы видим, что человек очеловечил не только Яхве, но и Христа в Откровении Иоанна. Иначе просто не могло быть, это непреложный психологический закон — стремление к целостности. Однако на рациональном уровне личность решительно отвергает малейшую возможность того, что Христос способен на насилие, а следовательно, и предположение, что в нем есть внутренние силы, детерминирующие агрессивное поведение. Точно так же она отрицает и в себе наличие таких сил, т. е. проецирует себя на Христа, как раньше это делала на Яхве. Деструктивные действия Христа автору (авторам) Апокалипсиса представляются некоторыми оговорками, похожими на попытку замаскировать агрессию. Так, Христос часто именуется агнцем, хотя всякому человеку понятно, что агнец есть воплощение кротости. Иногда же просто непонятно, кто учиняет расправу — отец или сын; это дает основание думать, что Яхве призван скрыть Христа.
Можно присоединиться к мнению Юнга, что Христос как несомненное воплощение самости под психологическим углом зрения выглядит соответствующим только половине архетипа. Вторая половина проявляется в антихристе. Однако системное мышление позволяет предположить, что и в самом Иисусе есть две стороны, одна из которых — темная, вскрыта в Откровении, но о которой христианство некогда не говорит по причинам, названным выше. Поэтому в западной культуре прочно укоренился архетип Христа исключительно как воплощение любви и прощения, дарующий надежду на посмертное спасение; в русской литературе это, например, князь Мышкин.
Сказанное отнюдь не исключает и даже не затрудняет обретение Христом божественного статуса, поскольку человечество давно привыкло к мыли, что боги гневливы и скоры на расправу. Напротив, наделяя сына Яхве традиционно суровыми и жестокими чертами, автор (авторы) Откровения лишь следовал привычным путем. Но, возможно, церковь спасала себя, сделав Апокалипсис последней канонической книгой Библии: можно предположить, что Новый Завет был бы иным, а вместе с ним и новая религия, если бы в него были включены и другие сочинения после Откровения. Более того, если бы все было бы так, то не существовало бы самого христианства.
Тем не менее христианство, а вслед за ним и вся западная цивилизация воспринимали Христа только как символ любви и милосердия. Нам же необходимо осознать эту внутреннюю ситуацию Христа, отражающую общую ситуацию в мире, понять, что его образ не только не совершенен, но и не завершен, так как каждая новая эпоха будет понимать его по-своему. Однако если он не совершенен как образ, то совершенен и закончен как архетип. Бессознательное мифологического образа не стремится к собственной акцентуации, оно деликатно отходит в сторону, чтобы дать возможность полюбоваться на лучезарные ипостаси своего носителя.
Юнг писал об агнце, что он выступает в чисто териоморфной, но монстроподобной форме, будучи одним из многих других рогатых зверей Апокалипсиса. С этим трудно согласиться, поскольку это не просто зверь, а сам Христос в образе агнца. Но Юнг прав, что он похож не на агнца, а на овна, и вообще выглядит довольно скверно. Хотя он изображен в виде «как бы закланного», но впредь ведет себя отнюдь не как невинная жертва, а весьма бойко. Сняв первые четыре печати, он выпускает четверых несущих беду апокалиптических всадников. При снятии пятой раздается вопль мучеников о мщении («Доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?») (6:10). Шестая печать несет с собой космическую катастрофу, и все скрывается «от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева его» (6:16–17). Кроткого агнца, безропотно идущего на убой, не узнать, зато мы видим воинственного и норовистого овна, чья ярость наконец-то получает возможность разразиться. В этом можно усмотреть не столько метафизическое таинство, сколько прежде всего прорыв давно накипевших негативных эмоций, что часто бывает у людей, стремящихся к совершенству[55].
Создается впечатление, что автор (авторы) Откровения не смог долго сдерживать свой гнев и ненависть, оказался не в силах это сделать и выплеснул их наружу, на страницы последней библейской книги. Это может сильно запугать верующих, но не окажет на них сколько-нибудь желаемого воспитательного воздействия. Впрочем, некоторые люди охотнее поверят в такого бога и будут преданы ему, поскольку у него доброта и любовь сочетаются с грозной силой.
Юнг неоднократно отмечал, что Христос не просто символ целостности; как психический феномен он является целостностью. Хотя все здесь зависит от конкретного понимания того, что такое целостность, вышеприведенное утверждение Юнга прибавляет не очень много к тому, что нам уже известно о Христе. Мы уже давно ведаем, что человек — это целостность, а поэтому не может не обладать этим же качеством такое его глобальное творение, как боги. Иначе просто не могло быть. Придание им целостности неопределенным множеством людей произошло бессознательно, и соответствующие процессы и механизмы можно сравнить с наделением божеств любыми другими особо значимыми чертами, например бессмертием.
