А где же восторженные сообщения о том, какая она замечательная? Голосовое сообщение от мамы, взволнованно шепчущей из туалетной комнаты, что Лоло — просто куколка?

Я блокирую телефон и нетерпеливо постукиваю им по бедру, нахмурившись. Может, это и хорошо, что я ни от кого ничего не слышал. Может, они все так увлеклись оживленной беседой, что потеряли счет времени.

Потому что Лоло им понравится. Все любят Лоло. У нее такой нрав, что всем сразу становиться легко. Она милая, но не приторная. Дружелюбная, но не напористая. Умная, но не всезнайка.

Она идеальна.

Так почему же я до сих пор ничего ни от кого не слышал?

Когда моя семья впервые познакомилась с Кэтрин, то все практически упали в обморок от всеобщего одобрения, а Кэтрин была стервой.

Я привожу в дом хорошую девушку, и... тишина?

Это бессмысленно.

И я ненавижу, что меня нет рядом, чтобы контролировать повествование об этой первой встрече. Или проверить, что у моей матери хватило ума убрать все ее фотографии с камина. И чтобы убедиться, что мои брат и сестры не рассказывают одну из девяти миллионов своих обожаемых историй «Помнишь, когда Кэтрин...».

К их чести, они сдерживают себя, прежде чем рассказать историю. Но многозначительные взгляды, которым они обмениваются втроем: «мы будем вспоминать, когда Тома не будет рядом»? Это почти хуже.

Мой телефон звонит.

Наконец-то.

Только это не Лоло. И не моя мама. И вообще никого из тех, чей номер я сохранил в контактах.

В обычной ситуации я бы сразу переключил на голосовую почту, но этот звонок заставил меня задуматься, потому что код города 212. Манхэттен.

Любопытство побеждает, и я беру трубку.

— Алло?

— Здравствуйте, это Том Уолш? — В женском голосе чувствуется напряжение, как будто она не хотела звонить, но проиграла в подбрасывании монетки.

— Да. А это кто?

Раздается вздох облегчения.

— Это Алисия Грант. Я работаю в отделе кадров в «Каплан и Госсет».

Я сижу очень прямо. И очень неподвижно.

Это название компании я не слышал уже много лет. И это название компании, мимо офиса которой я проходил всего несколько минут назад.

— И? — говорю я, потому что, честно говоря, не могу придумать ни одной причины, по которой они звонили бы мне сейчас, после всего этого времени.

— Мистер Уолш, мне очень жаль, что именно я должна сообщить вам об этом, но... произошел несчастный случай.

ГЛАВА 9

КЭТРИН

23 декабря, 12:49

Еще до того, как открываю глаза, я знаю, где нахожусь.

Видите ли, в больницах такой запах.

Некоторым нравится думать, что это запах чистоты. Но он слишком чистый. Стерильный, потому что им есть, что маскировать.

Например, бактерии, сепсис, плохие новости и постоянные прощания.

Медленно, неохотно я приоткрываю глаза и тут же издаю стон, потому что ужасный неоново-зеленый свет флуоресцентных ламп посылает лазерные лучи боли прямо в мои глазницы.

Мне удается держать глаза открытыми достаточно долго, чтобы посмотреть вниз и увидеть, что на мне ужасный больничный халат. Такой, из которого выглядывает задница. На нем облака.

Это говорит мне о двух вещах.

Я — пациент в больнице.

И я в аду.

Но как я попала в этот ад? Эта часть ускользает от меня.

Снова закрываю глаза, пытаясь заставить свой мозг разобраться в этой мути. Я помню, как разговаривала с... Мартином?

Нет. Марвином. Нет. Мэтью? Нет.

То, что я понятия не имею, как зовут того парня, на самом деле облегчение, потому что это нормально для меня.

Я снова заставляю себя открыть глаза и зову в пустую комнату:

— Эй, кто-нибудь?

Единственный ответ — монотонный писк аппаратов. Медленно повернув голову в сторону источника звука, я с тревогой понимаю, что подключена к одному из аппаратов через капельницу в тыльной стороне руки.

Не-а. Мне это ни капельки не нравится.

— Эй! — Я пытаюсь снова, на этот раз мой голос немного громче. Немного нетерпеливей. Отлично, очень нетерпеливый. — Здесь есть кнопка обслуживания номеров, которую я должна нажать?

Возможно, «обслуживание номеров» — не самая удачная формулировка, но, может быть, она раздосадует кого-то настолько, что они обратят на меня внимание.

Увы. Никакого ответа. Я поворачиваю голову к двери, намереваясь направить свой голос в сторону людей, у которых есть ответы.

Это движение оказывается огромной ошибкой. Я чувствую боль, которую могу описать только как то, что мой череп разрушается сам по себе, а за ней следует волна тошноты.

— Боже...

Я снова зажмуриваю глаза от зеленого света, потому что совершенно уверена, что самое зеленое, что есть в комнате — это мое лицо. Глубоко вдыхаю через нос и молюсь, чтобы тошнота не усилилась и не перешла в приступы рвоты.

К счастью, после того, что кажется вечностью, тошнота отступает.

Урок усвоен, я не двигаюсь. Вместо этого начинаю осторожно копаться в своих мыслях, пытаясь отсортировать самые последние воспоминания.

Так, посмотрим, что у нас есть...

Медленно движущиеся туристы.

Посыпка из «Старбакса».

«Серебряные колокольчики».

Майкл. Мэтт. Мартин.

Митч!

«Рокеттс».

Такси.

Скрежет металла.

На этом все заканчивается.

— Вот черт, — бормочу я.

Единственное, что имеет смысл, это то, что я попала в аварию. Могу только предположить, что виноват кто-то другой, а не мой водитель, потому что нью-йоркские таксисты не устраивают аварии.

Должно быть, затуманенность моего мозга понемногу отступает, потому что я наконец сообразила пошарить по грубым, тонким как бумага простыням больничной койки в поисках маленького пульта. По длительному пребыванию отца в больнице я знаю, что рядом с его бедром всегда был пульт дистанционного управления, когда ему требовалась помощь.

А мне определенно нужна помощь. Помощь выбраться отсюда.

Ненавижу больницы. Я действительно ненавижу больницы на Рождество.

Мои пальцы касаются прохладного твердого пластика, и я долго нажимаю на самую большую кнопку, пока не слышу приближающиеся шаги. Несмотря на то, что подошвы ботинок резиновые, я все равно ощущаю раздражение в походке.

И это кажется необоснованным. Это я привязана к кровати в халате, оголяющем задницу, а они свободны и поэтому не могут дуться.

Шаги останавливаются возле моей кровати, и я открываю глаза.

— Наконец-то, — бормочу я, медленно поворачивая голову в сторону медсестры.

Внимательно осматриваю ее.

Я очень уважаю всех медсестер, правда уважаю. За время болезни отца я познакомилась со многими из них и знаю, что это неблагодарная, изнурительная работа.

А также знаю, что даже самые милые медсестры могут быть немного раздражительными в конце своей смены. И очень раздражительными в конце двойной смены.

— Когда вы сегодня начали работать? — спрашиваю я.

Она пристально смотрит на меня.

— Простите?

— Ваша смена. Сколько она длиться?

Женщина выглядит смущенной, сверяясь с часами.

— Я освобождаюсь чуть меньше чем через час. А что?

— Ваша первая смена? Или вторая?

— Первая. Дорогая, вам что-нибудь нужно?

О, с чего бы начать? Мне нужно объяснение. Поездка на такси домой. Моя одежда.

Мой телефон! Боже мой. Что, если я пропустила звонок? Звонок от Гарри?

— Мне нужен мой телефон. Пожалуйста, — быстро добавляю я, чтобы заявить о себе, как о хорошем пациенте.

Вместо ответа женщина изучает свой планшет, скользя взглядом между ним и подключенными ко мне аппаратами.

— Как вы себя чувствуете? Хотите пить? Голодны?

Ни то, ни другое. Но хотя тошнота все еще не прошла, головная боль усилилась, а по моему опыту, нет такой мигрени, которую не могла бы сгладить плотная, питательная еда.

— Я могла бы поесть. Но только не больничную еду, пожалуйста. При всем уважении, она отвратительна, и это только усугубит тошноту.