Как-то утром за обедом

     засиделся я с соседом,

Что живет со мною рядом

     на другом конце страны,

Был сырой осенний вечер

     зимней скукою отмечен,

Но вплетались краски лета

     в синь зеленой белизны.

Не в преддверье ли весны?

Помню, темой разговора

     были тезы Кьеркегора

И влияние кагора

     на движение светил.

Нить беседы прихотливо

     извивалась и на диво

Обстановка климатила

     и сосед был очень мил —

Он практически не пил.

Словом, было все прекрасно,

     но, однако, не напрасно

Я от тяжести неясной

     все отделаться не мог.

Тишину моей гостиной

     вдруг нарушил очень длинный

И достаточно противный

     электрический звонок.

Кто вступил на мой порог?

Кто же этот гость нежданный,

     что с настойчивостью странной

В этот вечер столь туманный

     нарушает мой покой?

Это кто возник из ночи

     и на кнопку давит очень?

Неужели на мерзавца

     нет управы никакой?

А милиция на кой?!

Звон меж тем раздался снова.

     — Что за наглость, право слово?! —

И нахмурив бровь сурово,

     повернул я ключ в замке.

Предо мною на пороге

     неулыбчивый и строгий

Вырос странник одинокий

     в старомодном сюртуке

С черной птицей на руке.

Позабытые страницы

     мне напомнил облик птицы,

Утлой памяти границы

     вдруг раздвинулись на миг,

Вспомнил я: все это было —

     „…мрак, декабрь, ненастье выло…“

И как будто из могилы

     доносился хриплый крик,

Вызывавший нервный тик.

Уловив мое смятенье,

     он шагнул вперед из тени:

— Извините, вы Иртеньев?

     У меня к вам разговор:

Мой кисет, увы, непрочен,

     а табак дождем подмочен,

Что вы курите, короче?

     Я ответил: — „Беломор“.

— Боже мой, какой позор, —

Прошептал он с возмущеньем

     и, обдав меня презреньем,

Устремился по ступеням

     темной лестницы во двор.

Хлопнув дверью что есть мочи,

     из подъезда вышел прочь он

И исчез. Но с этой ночи

     не курю я „Беломор“.

Никогда. О, nevermore!