Рядом с фургоном была оранжерея. Туда и направился бригадир для проверки бумаг.

Доротея достала из чемодана конверт, вынула испещренную штемпелями и надписями бумагу, со всех сторон обклеенную гербовыми марками, и протянула бригадиру.

– И это все? – спросил он, прочитав бумаги.

– Разве этого мало? Сегодня утром в мэрии секретарь нашел все в порядке.

– Они всегда находят все в порядке, – проворчал бригадир. – Что это за имена! Так называют только в шутку: Кастор, Поллукс. Это клички, а не имена! Или это: «Барон де Сен-Кантэн, акробат».

Доротея улыбнулась:

– Ничего нет странного. Он сын часовых дел мастера из города Сен-Кантэн, а фамилия его Барон.

– Тогда нужно взять разрешение у отца на право ношения фамилии.

– К сожалению, это немыслимо.

– Почему?

– Отец мальчика погиб во время германской оккупации.

– А мать?

– Умерла. Он круглый сирота. Англичане усыновили мальчика, и в момент заключения мира он был поваренком в госпитале Бар Ле Дюк, где я служила сиделкой. Я его пожалела и взяла к себе.

Бригадир снова что-то буркнул, но к Кантэну больше не придирался и продолжал допрос.

– А Кастор и Поллукс?

– Про них я ничего не знаю. Знаю, что в 1918 году во время германского наступления на Шалонь они попали в линию боев. Французские солдаты подобрали их на дороге, приютили и дали эти, как вы выражаетесь, клички. Они пережили такое ужасное потрясение, что совершенно забыли свое прошлое. Братья они или нет, где их семьи, как их зовут – никто не знает. Я их тоже пожалела и взяла к себе.

Бригадир был окончательно сбит с толку. Он еще раз посмотрел в документ и сказал насмешливым и недоверчивым тоном:

– Остается господин Монфокон, капитан американской армии и кавалер военного ордена.

– Здесь, – важно отозвался карапуз и встал навытяжку, руки по швам.

Доротея подхватила капитана на руки и крепко расцеловала его.

– О нем известно столько же. Четырехлетним крошкой жил он со взводом американцев в передовых окопах под городом Монфоконом. Американцы устроили ему люльку из мехового мешка. Однажды взвод пошел в атаку. Один из солдат посадил его себе на спину. Атака была отбита, но солдата недосчитались. Вечером снова перешли в наступление и, когда захватили вершину Монфокон, на поле нашли труп солдата, а ребенок спал рядом с убитым в своем меховом мешке. Полковой командир тут же наградил мальчика орденом за храбрость и назвал Монфоконом, капитаном американской армии. Потом хотели увезти его в Америку, но Монфокон отказался: он ни за что не хотел расставаться со мной – и я взяла его к себе.

Мадам де Шаньи была растрогана рассказом Доротеи, нежно гладившей Монфокона по голове.

– Вы поступили очень хорошо, – сказала она. – Но откуда достали вы средства прокормить ваших малышей?

– О, мы были богаты.

– Богаты?

– Да, благодаря капитану. Полковой командир оставил ему перед отъездом две тысячи франков. На них мы купили фургон и старую лошадь. Так был основан цирк Доротеи.

– Кто же научил вас вашему тяжелому ремеслу?

– Старый американский солдат, бывший клоун. Он нас и обучил всем приемам. А потом – у меня наследственность. Ходить по канату я умею с детства. Одним словом, мы пустились в путь и стали кочевать по всей Франции. Жизнь нервная, тяжелая, но зато сам себе голова и никогда не скучаешь. В общем, цирк Доротеи процветает.

– А в порядке ли у вас документы относительно самого цирка? – спросил бригадир, чувствуя в душе симпатию к сердобольной директрисе. – Имеете ли вы право давать представления? Есть ли у вас профессиональная карточка?

– Есть.

– Кем выдана?

– Префектурой в Шалони, главного города того департамента, где я родилась.

– Покажите!

Доротея смутилась, запнулась на мгновение, взглянув на графа и графиню. Она сама просила их присутствовать при допросе, но сейчас раскаивалась в этом.

– Может быть, нам лучше уйти? – деликатно спросила графиня.

– Нет, нет, напротив. Я хочу, чтобы вы знали все.

– И мы тоже? – спросил Дювернуа.

– Да, и вы, – ответила с улыбкой Доротея. – Я хочу, чтобы вы знали одно обстоятельство. О, ничего особенного, но все же…

Она вынула из конверта старую, истрепанную карточку и протянула ее бригадиру. Бригадир внимательно прочел документ и сказал тоном человека, которому зубы не заговоришь:

– Но это тоже не настоящая фамилия. Опять нечто вроде боевых кличек мальчиков.

– Нет, это моя полная настоящая фамилия.

– Ладно, ладно, вы мне очки не втирайте.

– Пожалуйста. Если вы не верите, вот моя метрика с печатью общины Аргонь.

Граф де Шаньи заинтересовался:

– Как, вы жительница Аргони?

– То есть уроженка. Теперь Аргонь уже не существует. После войны там все разрушено и не осталось камня на камне.

– Да, я знаю. Там был у нас родственник.

– Быть может, Жан д’Аргонь? – спросила Доротея.

– Да, – слегка удивился граф. – Он умер от ран в Шартрском госпитале. Лейтенант князь Жан д’Аргонь. Разве вы его знали?

– Знала.

– Да? И встречались с ним?

– Еще бы!

– Часто?

– Как могут встречаться близкие люди.

– Вы?! Вы были с ним близки?

Доротея чуть заметно улыбнулась:

– Очень. Это мой покойный отец.

– Ваш отец. Жан д’Аргонь! Да что вы говорите! Не может быть! Позвольте… дочь Жана, сколько помнится, звали Иолантой, а не Доротеей.

– Иоланта-Изабелла-Доротея.

Граф вырвал из рук бригадира бумагу и громко прочел:

– Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь…

– Графиня Мареско, баронесса д’Эстрэ-Богреваль и так далее, – договорила со смехом Доротея.

Граф схватил ее метрику и, все более смущаясь, прочел ее вслух, отчеканивая каждое слово:

– «Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д’Аргонь родилась в Аргони в тысяча девятисотом году, четырнадцатого октября. Законная дочь Жана Мареско, князя д’Аргонь и его законной жены, Жесси Варен».

Сомнений больше не было. Документы Доротеи были бесспорны. И манеры и поведение Доротеи – все становилось понятным.

– Боже мой, неужто вы – та маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д’Аргонь? – повторяла взволнованная графиня.

– Папа меня очень любил, – вздохнула Доротея. – Мы не могли все время жить вместе, но от этого моя любовь была только горячее.

– Да, трудно было его не любить, – ответила мадам де Шаньи. – Мы виделись с ним всего два раза в Париже, в начале войны. Но у меня осталось о нем прекрасное воспоминание. Веселый, жизнерадостный, как вы. У вас с ним много общего, Доротея: глаза, улыбка, смех.

Доротея достала две фотографии:

– Вот его портрет. Узнаете?

– Конечно. Как не узнать. А кто эта дама?

– Это покойная мать. Она умерла давно-давно. Папа очень ее любил.

– О да, я знаю. Кажется, она была артисткой? Вы мне расскажете все, не правда ли: и вашу жизнь, и все горести. А теперь скажите, как вы попали в Роборэй.

Доротея рассказала, как увидела на столбе слово «Роборэй», как повторял это слово ее умирающий отец.

Но ее беседу с графиней прервал граф Октав.

Октав де Шаньи был довольно заурядным человеком. Но он был честолюбив и умел пользоваться преимуществами своего титула и фамилии. Всякое событие своей жизни он старался обставить как можно торжественнее, чтобы выдвинуть себя на первый план. Посоветовавшись для приличия со своими кузенами и даже не выслушав их ответов, он с надменностью вельможи отпустил бригадира, отослал Кантэна и мальчиков в парк, тщательно запер за ними дверь, попросил дам сесть и зашагал взад и вперед, о чем-то напряженно думая.

Доротея была довольна. Она победила, добилась своего и сейчас ее посвятят в тайну, которую она так мечтала узнать. Мадам де Шаньи ласково жала ей руку, Рауль смотрел на нее как старый преданный друг. Все было прекрасно. Оставался, правда, Эстрейхер, не спускавший с Доротеи злого, враждебного взгляда. Но Доротея старалась не думать об опасности, которая могла ежесекундно обрушиться на ее голову.