– Что с тобой? – спросил Кантэн. – Что тебя рассмешило?

Она не отвечала и все хохотала, хохотала до слез. Щеки ее раскраснелись, белые ровные зубы сверкали во рту. Наконец, она едва пролепетала:

– Цилиндр… Сюртук… А ноги – босые. Ну, и выдумал!.. Ах ты чучело гороховое!

Лес был тихий, торжественный. Чуть трепетали листья у вершин. И молодой раскатистый хохот звонко разливался по чаще.

Кантэну было лет шестнадцать. У него была нескладная долговязая фигура, бледное лицо, рот до ушей, бесцветные белокурые волосы. И только восхитительные черные глаза ярко оживляли его тусклую физиономию. Кантэн стоял перед Доротеей и радовался, что смех мешает ей сердиться. Он чувствовал себя виноватым и со страхом ждал расплаты.

Вдруг, резко оборвав смех, Доротея бросилась на Кантэна и стала бить его по чему попало, осыпая градом упреков. Но в голосе ее еще искрился смех, от которого брань почти казалась лаской.

– Разбойник! Негодяй! Так ты вздумал заняться грабежом! Ему, изволите ли видеть, мало жалованья, получаемого в цирке. Ему нужны деньги на цилиндры, которые он привык носить… Что ты там украл, негодяй? Признавайся!

Излив свое негодование, Доротея пошла дальше, жестом приказывая Кантэну идти за собой. Кантэн зашагал вслед за ней и, сконфуженно запинаясь, стал рассказывать:

– Собственно говоря, рассказывать нечего. Ты сама обо всем догадалась. Ну, влез я вчера вечером в окно. Попал в уборную. Уборная – в конце коридора, на первом этаже. Я выглянул. Никого. Хозяева обедают. Я вышел в коридор и поднялся на второй этаж. Там – тоже коридор и со всех сторон комнаты. Я обошел их. Ничего подходящего не попадалось. Все картины или тяжелые вещи… Потом я залез под диван в будуаре. Видел, как танцевали в маленькой гостиной. Разошлись они поздно. Очень шикарная публика. Потом пришла дама, сняла драгоценности и спрятала их в шкатулку, а шкатулку заперла в несгораемый шкаф с секретным замком. Отпирая шкаф, она называла буквы, на которые ставят замок: Р. О. Б. Потом ушла, а я запомнил буквы и открыл шкаф. А потом дождался рассвета… Неприятно спускаться в темноте.

– Покажи! – отрывисто приказала Доротея.

Он протянул руку. На его ладони сверкала пара сапфировых серег. Доротея взяла их и стала рассматривать. Глаза ее засияли от восхищения, и она прошептала сдавленным, изменившимся от волнения голосом:

– Сапфиры… Какая прелесть! Совсем как небо летней ночью. Темное, глубокое и полное света.

Они подошли к дереву на опушке, возле которого торчало огромное, нелепое чучело. На чучеле болталась куртка Кантэна. Вечером он снял с чучела сюртук и цилиндр, чтобы никто не мог его узнать. Пока Доротея любовалась сапфирами, он быстро разделся, напялил на чучело сюртук, надел куртку и догнал Доротею.

– Возьми их себе, Доротея. Ты знаешь, что я не вор. Я сделал это для тебя. Круто тебе приходится. Ты должна была бы жить в роскоши, а танцуешь на канате. Нет на свете вещи, которой я не сделал бы ради тебя.

Она быстро подняла ресницы.

– Ты говоришь, что ради меня пойдешь на все?

– Конечно.

– Хорошо. Ловлю тебя на слове и прошу одного: будь честен. Да, только честен и больше ничего. Я взяла тебя и малышей потому, что все вы сироты, как и я. И сиротами сделала нас война. Вот уж два года, как мы бродим по белу свету. Зарабатываем плохо, но не голодаем. И я хочу одного, чтобы все мы всегда были чистыми, простыми и честными. А ты уж третий раз попадаешься в воровстве. И каждый раз уверяешь, что воруешь ради меня. Скажи мне по совести, будешь ли ты еще воровать или нет? Если нет – я тебя прощу. Иначе – ступай на все четыре стороны.

Она говорила нервно и решительно. Кантэн понял, что она не шутит, и, волнуясь, спросил:

– Значит, ты меня прогоняешь, хочешь, чтобы я ушел?

– Нет. Но дай слово, что это больше никогда не повторится.

– Ладно.

– Хорошо. Не будем вспоминать об этом. Ты как будто обещаешь серьезно. А теперь возьми серьги и спрячь в фургон, в большую корзину. На будущей неделе мы пошлем их обратно по почте. Это, кажется, замок Шаньи?

– Да, я там видел фотографии с надписью «Замок Шаньи».

Мир и дружба были восстановлены, и без всяких приключений они дошли до фургона. Только два-три раза им пришлось сворачивать в кусты, чтобы не попасться на глаза встречным крестьянам. Подходя к фургону, Кантэн остановился и стал прислушиваться. Доротея жестом успокоила его:

– Не бойся. Это дерутся Кастор и Поллукс.

Кантэн бросился к фургону.

– Кантэн, не смей их трогать! – крикнула девушка вдогонку.

– Хватит и на твою долю.

– Они мои, и я могу их бить. А ты не смей. Мальчики устроили дуэль на деревянных саблях.

Заметив Кантэна, они прекратили драку и бросились на общего врага, но, не очень доверяя своим силам, стали звать Доротею:

– Доротея! Прогони Кантэна! Он хочет нас поколотить! Доротея!

Появилась Доротея, и Кантэн оставил мальчиков в покое, а Доротея подняла с ними веселую возню. Помирив драчунов, она строго спросила:

– А капитан? Вы, верно, разбудили его своим криком.

– Капитан спит как мертвый. Слышишь, как храпит?

В стороне, при дороге, мальчики развели костер и сварили суп. Все четверо плотно позавтракали и выпили по чашке кофе.

Доротея никогда не хозяйничала. Кантэн, Кастор и Поллукс делали все сами, ревнуя Доротею друг к другу. Из ревности были и вечные драки между Кастором и Поллуксом. Достаточно было Доротее посмотреть на одного из них нежнее, как дружба краснощеких мальчуганов моментально превращалась в ненависть. С другой стороны, Кантэн искренне ненавидел мальчуганов, и, когда Доротея их ласкала, он готов был свернуть им шею. Ведь его, Кантэна, Доротея не целовала никогда. Он должен был довольствоваться веселой улыбкой, шуточкой, самое большее – ласковым шлепком по плечу. Впрочем, Кантэн и этим был доволен, и ему казалось, что о большем нельзя и мечтать. Кантэн умел любить, дорожить лаской и быть преданным как собака.

– Теперь займемся арифметикой, – скомандовала Доротея. – А ты, Кантэн, сейчас можешь немного поспать.

Мальчуганы достали книжки, тетради. После арифметики Доротея стала им рассказывать о первых Меровингах; потом повела беседу о планетах и звездах. Мальчики слушали ее, как волшебную сказку. Кантэн растянулся на траве и тоже слушал, стараясь не заснуть. Доротея была прекрасной учительницей. Она так увлекательно рассказывала, что все, о чем бы ни заходила у нее речь, крепко западало в головы учеников.

К десяти часам Доротея приказала запрягать. До ближайшего местечка было довольно далеко, и надо было торопиться, чтобы не опоздать и захватить на ярмарочной площади местечко получше.

– А капитан еще не завтракал, – сказал Кастор.

– Тем лучше, – возразила Доротея. – Он и так слишком объедается. Пусть отдохнет от еды. А потом, если не дать ему выспаться, он будет целый день таким несносным, что… Ну, поворачивайтесь, пусть спит, – оборвала она себя.

Фургон скоро тронулся в путь. Одноглазая пегая кобыла по имени Кривая Ворона медленно тащила его по дороге. Фургон громыхал железом, бочками, ящиками и разным жалким домашним скарбом. Он был заново выкрашен, и на его боках красовалась надпись: «Цирк Доротеи. Карета дирекции». Эта надпись придумана для того, чтобы легковерная публика воображала, что это лишь один из фургонов цирка, за которым идут другие с артистами, музыкантами и дикими зверями.

Кантэн с хлыстом шагал рядом с лошадью. За ним шла Доротея с мальчуганами. Она пела песни и рвала цветы по откосам дороги.

Через полчаса, на перекрестке, Доротея внезапно остановилась и крикнула:

– Стой!

– В чем дело? – спросил удивленно Кантэн.

Доротея внимательно рассматривала надпись на придорожном столбе и ответила, не оборачиваясь:

– А вот посмотри.

– Зачем смотреть: надо ехать направо. Я справлялся по карте.

– Нет, посмотри, – настойчиво повторила Доротея. – Видишь: «Шаньи – два километра».

– Что же тут странного? Это, верно, деревушка возле вчерашнего замка.