– С чем хорошим пожаловали? – без удивления спросил, сухонький, тщедушный старичок, одетый в легкий спортивный костюм.

– Вы товарищ генерал меня наверно не помните? – Торшин волновался, переминался с ноги на ногу, стоя на пороге загородного дома в котором проживал Григошин.

– Ну, как же вы – Торшин Алексей Викторович выпуск 1970 года, распределен в управление по Московской области. Склероз отсутствует, учеников помню. Проходите в дом, – предложил старичок.

Устроились за старым дубовым столом на остекленной веранде.

– Петр Васильевич, – Торшин разложил бумаги, после того как по приглашению хозяина устроился за столом, – у меня к вам большая просьба, ознакомьтесь с моим рапортом и выскажите свое мнение.

Старичок взял листы бумаги, надел очки, стал читать. За полчаса, что он знакомился с документами, Торшин весь извертелся сидя на жестком стуле.

– Контрразведчик должен уметь ждать, не буравя ягодицами сиденье, – ворчливым учительским тоном заметил старичок, – Что касается приведенных вами данных, то они бездоказательны и спорны, но один несомненный факт налицо, расположение военного объекта приведено точно. Но это не о чем пока не говорит, объект был создан, в шестьдесят первом году, а Антон Иванович, по вашим же данным вел изыскания в данном районе, в тридцатых годах. Возможно и совпадение.

– А зачем в литературном произведении, указывать точные координаты объекта и при этом их маскировать? – Торшин пытался защитить свою версию.

– Ну, батенька! – старичок глянул на молодого цветущего «батеньку», и засмеялся, – пути автора неисповедимы, может он свою юность вспоминал, когда рассказ сочинял.

– Вы тоже считаете мой рапорт ерундой? – Торшин встал, – Извините, что отнял у вас время. Мне пора.

Старичок бумаги ему не отдал, а самого Торшина не удерживал.

Выписка из приказа №*** от *** 1972г.: «Лейтенанта Торшин Алексея Викторовича направить для дальнейшего прохождения службы в в/ч 88561»

– А что это такое в/ч 88561, – поинтересовался Торшин у кадровика.

– Это питомник служебного собаководства Пограничных войск, – молодой майор – кадровик, равнодушно осмотрел этого бестолкового офицера, и с легкой иронией пожелал:

– Собачьей вам службы, товарищ лейтенант.

[1] Сепаратный мирный договор, подписанный 3 марта 1918 года в городе Брест-Литовск представителями Советской России и Центральных держав, обеспечивший выход РСФСР из Первой мировой войны.

[2] Рабоче-Крестьянская Красная армия (РККА, Красная Армия) – название основной части Советских Вооружённых Сил в 1918–1946 годах.

[3] Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич. Родился: 24 февраля 1870 года, Москва, Российская империя. Умер: 3 августа 1956 года (86 лет), Москва, РСФСР, СССР. Генерал майор РИА, один их создателей РККА.

– Вас откомандировывают на курсы по повышению квалификации, – с раздражением заявил начальник питомника, недоброжелательно посмотрев на Торшина и ворчливо заметил:

– И слава богу, что отправляют, может вы хоть там получите знания необходимые для работы со служебными собаками. Сегодня в 15.00. явитесь в отдел кадров за командировочным удостоверением. Вы свободны.

Вот уже два месяца, Торшин работал в питомнике. На новой службе его встретили с плохо скрытым недоумением, раньше выпускников Высшей школы КГБ там не водилось. Но недоумение быстро рассеялось, когда он предложил новым сослуживцам, в полном соответствие с бытовавшей традицией, выпить за знакомство и дальнейшую службу. Во время застолья Торшин намекнул, что причина перевода, это его слабость к алкоголю. Пусть уж лучше считают алкоголиком, чем шизофреником или стукачом. Ну вот теперь все ясно и понятно, новые коллеги кинологи с пониманием и облегчением вздохнули. Во всех организациях СССР, в том числе и в КГБ, беззаветную любовь к русскому национальному напитку считали простительной слабостью, а возлюбивших бутылку больше чем карьеру, сначала воспитывали, а потом переводили туда, где они заведомо не смогут причинить вред.

Он не разнюнился, собрался и решил дальше играть по правилам. И роль себе выбрал, идейно выдержанную, хорошо знакомую по кинофильмам, спектаклям, и по художественной макулатуре. Да человек оступился, но благодаря помощи партийной организации, чуткой заботе товарищей, твердо встал на путь исправления[1]. Не «Чайка» Чехова, но для питомника и такой спектакль сойдет. На все последующие предложения выпить со страдальческой гримасой отворачивался и шептал: «В завязке я ребята, выпью сорвусь». Дальше к нему и не приставали.

А начальник политотдела, сам выпить не дурак, даже в пример стал его приводить: Вот сами смотрите товарищи, как может помочь здоровый коллектив человеку, если он твердо, решил расстаться с пагубной привычкой. Правда чуял Торшин, что начальник питомника ему «ни на грош не верит», но с этим смирится надо. Смирится, так же как с провалом версии об Антоне Ивановиче Ефимове. А вот собачек он полюбил. Славные они. Врать им не надо, а за любовь и внимание они сторицей воздают.

В 15.00. Торшин доложил в отделе кадров хмурому полковнику – пограничнику о прибытии. Тот достал командировочное удостоверение, сам отметил дату убытия в командировку и сухо сообщил: «Вас ждет машина».

Машина была так себе, старый обшарпанный «Москвич». Вот только водитель, средних лет, потрепанный мужичок, был не в форме и номерные знаки у машины – гражданские. Хотя это могло ровным счетом ничего не значить, вот только волнение у Торшина так нарастало, что даже в пальцах рук стало покалывать и они чуть заметно стали подрагивать, а он закрыв глаза как увидел красивого немолодого человека писавшего книгу.

От непонятного волнения сильно кольнуло под сердцем у мужчины сидевшего за письменным столом в своей квартире на Проспекте Мира. Он вышел из-за стола и ладонью помассировал свою грудную клетку. Волнение у него было смутным и тяжелым. «Может и обойдется» – подумал писатель глядя в окно своей квартиры. Окно выходило во двор дома и он видел как там беззаботно играют дети. «Обойдется, – успокаивал себя мужчина, – раньше же обходилось».

Машина в которой на заднем сиденье ехал Торшин остановилась у нового многоэтажного панельного дома, что как грибы выросли на окраинах столицы.

– Приехали, – сообщил водитель Торшину, – вас ждут в квартире тридцать пять, подъезд второй, этаж третий.

Пока Торшин пренебрегая лифтом поднимался по лестнице на третий этаж, он узнал, что: «Ерошин –козел. Маня – стерва. А Сережа + Наташа равняется любовь». Надписи и рисунки стенах подъезда, были сделаны, красной краской, вероятно оставшейся после ремонта.

А вот интересно, – думал Торшин быстро поднимаясь по лестнице и знакомясь с подъездными росписями, – жители пещер, первобытные художники, тем же инстинктом руководствовались, что и их недостойные потомки, разрисовывая стены своих пещер, или все-таки чувством прекрасного, и желанием отобразить окружающий их мир. Впрочем, достойны или недостойны их потомки, вопрос спорный, какой мир нас окружает, такого и его отражение. Торшин подходя к входной двери, квартиры тридцать пять, продолжал мысленно рассуждать о наскальной живописи, ее современных тенденциях, а потом ухмыльнулся, припомнив, как его коллег называют в творческих кругах: «Искусствоведы в штатском».

Задребезжал звонок. Входную снаружи обитую дерматином дверь открыл щуплый старичок – пенсионер, одетый в трикотажный линялый спортивный костюм. Торшин посмотрел на своего бывшего преподавателя, и не удержавшись рассмеялся: «Дедушка, просто одуванчик – филателист, а не генерал – контрразведчик».

– Здравствуй Алексей, – старичок, гостеприимным жестом предложил пройти в квартиру, – Смех без причины признак дурачины, – обиженно заметил он.

– Здравствуйте Петр Васильевич, только вы сами учили, что без причины, даже птичка не гадит, – войдя в коридор Торшин несильно пожал протянутую генералом руку.

– Все над бедным старичком смеются и каждый обидеть норовит, – генерал прошел в комнату, уселся на потертый, продавленный диванчик, и намеренно дребезжа голосом жалобно продолжил: