{с. 27}
Однако такая бурная переводческая деятельность, имея сама по себе огромное значение, представляла только одну сторону медали. Другой стороной медали является тот факт, что патрологическая наука в России, «как отдельная и самостоятельная, существует только с 40-х годов XIX столетия и должна была развиваться при постоянном почти скептическом отношении к ее состоятельности, как научной системы, к ее задаче, методу и практической необходимости». Отстав от западной патрологии на два века, эта наука испытывала в России серьезные проблемы роста. Будучи с 1840 г. введена в курс преподавания Духовных Семинарий (чуть позднее и Академий), она долгое время не могла обрести свое законное место среди прочих богословских и церковно-исторических дисциплин. Так, бакалавр И. И. Лобовиков в 40-х гг. прошлого века определяет ее задачи следующим образом: «в кругу богословских наук Патристика явилась вследствие сознания богословов, что не довольно им объяснения и защищения христианских догматов, (не довольно) основательно знать Св. Писание, но еще нужно столь же основательно знать Св. Предание, представители коего суть Отцы Церкви». Очевидно, «это — вспомогательная наука об Отцах Церкви, как свидетелях и изъяснителях Свящ. Предания, а через Предания — и Свящ. Писания». Ради этого «анализ сочинений Отцов должен пополниться и вместе увенчаться синтезом (сводом) их учения. В нем — ближайшая цель Патристики, лучшая награда трудов, которых стоят исследования относительно жизни и писаний Отцов — очищенный плод, какого ожидает богослов от патролога, и, наконец, — торжество Православия: потому что здесь собраны и представлены будут в ясном свете самые лучшие свидетельства Церкви на исповедываемые нами догматы». Н. Н. Глубоковский, процитировавший это высказывание И. И. Лобовикова, замечает: «Теоретический элемент рисуется тут главнейшим предметом, а догматический интерес служит движущим стимулом и конечной целью патрологического изучения. В своем одностороннем логическом развитии это направление грозило подорвать независимость патрологических знаний и должно было отнимать у них объективно-самобытную научность, если даже и «синтез» граничил у И. И. Лобовикова с утилитарно-иллюстрирующим «сбором замечательнейших пунктов учения» известного церковного писателя». Вряд ли Н. Н. Глубоковский абсолютно прав в своей излишне резкой реакции на точку зрения «утилитаристов», ибо «объективно-самобытная научность» патрологии должна служить Православию; однако и противоположная крайность, против которой восставал Н. Н. Глубоковский, была также опасна для зародившейся в лоне русской православной культуры молодой патрологической науки.
Поиск «среднего или царского пути» занял достаточно продолжительное время. Первым на этот путь встал Архиепископ Филарет (Гумилевский) в своем замечательном труде «Историческое учение об отцах Церкви». Однако и выход в свет данного труда не прекратил борьбы за верное понимание места патрологической науки и общей системе православного веросознания и православной культуры. «Еще в конце 60-х годов XIX столетия С.-Петербургская Духовная Академия «находила возможным, без ущерба для полноты богословского образования, совершенно исключить из круга преподававшихся наук патрологию, пастырское богословие и гомилетику», как Московская Академия считала для первой «излишним преподавание», ибо «все содержание ее входит частью в церковную историю, частью в исторический отдел догматического богословия и церковного красноречия». Однако эта дисциплина удержалась в академическом обучении под именем «патристики», которую (по уставу 1910 г.) сменила «патрология» с сохранением общеобязательности для всех студентов и даже при двух преподавателях. Положение этой отрасли возвышалось до такой степени, что некоторые относили к основным богословским наукам {с. 28} только две — о Священном Писании и об отцах и учителях Церкви». Следовательно, лишь к началу XX в. патрология отвоевала себе законное «место под солнцем» в общем «космосе» русского духовного образования.
Поэтому в конце XIX — начале XX вв. русская патрологическая наука стала достойно представляться большим количеством имен вполне европейского уровня. Среди профессоров и преподавателей Духовных Академий, специализирующихся преимущественно в области патристических исследований, следует отметить в первую очередь профессора Московской Духовной Академии И. В. Попова. Его работы, посвященные жизни, творчеству и богословию как западных (Тертуллиана, св. Илария Пиктавийского, блж. Августина), так и греческих (свв. Афанасия Александрийского, Амфилохия Иконийского, прп. Макария Египетского и др.) отцов и учителей Церкви, написанные ярким и емким языком, дают цельный образ этих великих зодчих Царства Божьего; небольшая книжка «Идея обожения в Древневосточной Церкви» сочными мазками представляет наиболее характерные черты данной основной интуиции православной сотериологии. Для учебных целей весьма полезен и «Конспект лекций по патрологии» И. В. Попова, охватывающий наиболее значимых представителей церковной письменности первых четырех веков. Предшественник И. В. Попова по кафедре патристики в Московской Духовной Академии А. Мартынов менее известен, хотя ряд его патрологических эссе (например, о нравственном учении Климента Александрийского и об антропологии св. Григория Нисского) и до сих пор не потерял еще своего значения. Кроме того, в Московских Духовных школах в области патрологических изысканий подвизались А. Орлов (богословие св. Илария Пиктавийского) и И. Адамов (творчество св. Амвросия Медиоланского). В этой же связи нельзя не упомянуть и выдающегося филолога-классика нашего времени С. И. Соболевского. Будучи профессором Московской Духовной Академии, он осуществил перевод творений прп. Исаака Сирина, снабдив его компетентным предисловием, примечаниями и указателями. Весьма актуальное значение для нынешнего времени имеет его актовая речь, посвященная значению знания древних языков для изучения богословских наук, в которой он подчеркивает, что «человек, не знающий греческого и латинского языка, не может шагу ступить в научной работе, касающейся Св. Писания или древнехристианской литературы вообще».
В Петербургской Духовной Академии среди знатоков истории древне-церковной письменности заметно выделяется Н. И. Сагарда. Известный прежде всего своей монографией о св. Григории Чудотворце и переводом творений этого отца Церкви, Н. И. Сагарда отличается тонким пониманием основных тенденций в развитии церковной письменности и богословия, о чем свидетельствует, например, его очерк «Древне-церковная богословская наука на греческом Востоке в период ее расцвета (IV–V вв.), ее главнейшие направления и характерные особенности». Талант Н. И. Сагарды, как патролога, наиболее полно раскрывается в его «Лекциях по патрологии», на которые мы постоянно ссылаемся, но которые, к вящему сожалению, не были изданы. Однако, в силу печально-известных исторических катаклизмов, такой же талант его брата, А. И. Сагарды, не успел расцвести. Магистерская диссертация о Клименте Александрийском «младшего Сагарды» не увидела свет в печатном виде (только некоторые извлечения из нее опубликованы в «Христианском Чтении»), а «Лекции по патрологии» до сих пор еще хранятся под спудом в рукописных собраниях. Из других патрологических исследований членов преподавательской корпорации Петербургской Духовной Академии необходимо отметить диссертацию великого церковного историка В. В. Болотова «Учение Оригена о Святой Троице», непревзойденный и до сих пор монументальный труд о блж. Феодорите Кирском всестороннего знатока Свя{с. 29}щенного Писания Н. Н. Глубоковского, монографию (правда, незаконченную) о прп. Макарии Египетском А. Бронзова и работу А. Садова о Лактанции.
В Киевской Духовной Академии серия солидных патрологических исследований открывается К. Скворцовым (книга о философии отцов Церкви), а также В. Певницким, в ряде своих работ осветившим проповеднический аспект творчества многих видных представителей древне-церковной письменности. Их преемником является К. Д. Попов, вошедший в историю мировой патрологической науки, помимо монографии о Тертуллиане, своим классическим изданием творений блж. Диадоха Фотикийского (билингва с обширнейшими комментариями, представляющими собой необходимейшее пособие для всякого, изучающего святоотеческую аскетику). Особо следует сказать о С. Л. Епифановиче — ученом, не дожившем и до 32 лет. После его смерти все близкие ему люди сходились в мнении, что «это был подвижник и науки, и веры. О нем говорили, как о Григории Богослове с Василием Великим в их бытность для образования в Афинах, что он знал две дороги: в Академию и храм». Перед своей кончиной этот «светский схимник», по выражению одного из друзей, смиренно оценивал свои научные работы так: «Много было толков, но как мало сделано. Есть кое-что из написанного, но все это не окончено, а потому и значения никакого не имеет», — «Там доучусь!» — произнес как-то больной окидывая прощальным скорбным взором свои обремененные книгами полки». Действительно, в чисто «количественном» отношении Сергей Леонтьевич успел сделать немного: его магистерская диссертация о прп. Максиме Исповеднике, почти уже готовая, так и не увидела свет, а переводы творений прп. Максима прервались, едва начавшись. Однако и две выдержки из диссертации С. Л. Епифановича, вышедшие отдельными выпусками, — «Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие» и «Материалы к изучению жизни и творений преп. Максима Исповедника» — составляют целую эпоху в истории русской патрологической науки. Недаром в рецензии на первую книгу А. Прахов говорит, что она, по своему глубинному проникновению в суть богословия прп. Максима, обнаруживает, «за исключением трудов знаменитого Болотова, беспримерную в русском богословии самостоятельность работы». Подобное сравнение с В. В. Болотовым С. Л. Епифанович, несомненно, заслужил. Его рукописный курс патрологии подтверждает необычный Божий дар у почившего в Бозе молодого профессора, с рвением первохристианских «дидаскалов» исполнившего свое церковное служение на земле.
