Лысый еще пытался о чем-то заговаривать со мной, снова канючил о «страшном, смутном времени», но на сей раз я решила пренебречь законами вежливости, не отвечая, смотрела в окно.

В привокзальном справочном бюро я узнала, что до фольварка[6], где живет Зоя, можно добраться на автобусе, который вот-вот отправляется. В салоне автобуса было уже не так просторно, как в поезде. Пассажиров поднабралось порядком. Свой «отличительный знак» я решила ни в коем случае не снимать, и на меня, вернее, на мой «ОСТ», поглядывали, кто с любопытством, кто с интересом, а кто и с неприязнью, даже со злобой. Автобус бежал по ровной, обсаженной заиндевелыми деревьями дороге, а я вдруг стала сильно опасаться в душе, что, по «закону подлости», сейчас Зои может не быть дома (ведь я не предупредила ее о своем приезде) – или ушлет куда-то хозяин, или случится что-то другое.

Но к счастью, мои опасения не сбылись, Зоя была дома, помогала польке-служанке на кухне и, конечно, страшно обрадовалась мне. Мы пробыли с нею вместе до вечера, переговорили обо всем, обсудили все новости, повспоминали, поплакали. Зоя сходила к хозяину, объяснив ситуацию, выпросила у него «урляйб» до пяти часов. Она познакомила меня со всеми работающими в поместье поляками и пленными французами. На первый взгляд, это очень хорошие, общительные и приветливые ребята.

После обеда мы с Зоей отправились на соседний хутор, где работают «остарбайтеры». Нас вызвались сопровождать француз с двойным именем Поль-Мишель и поляк Тадеуш. Правда, вскоре Поль-Мишель не без сожаления отстал – нам удалось уговорить его вернуться, так как мы опасались встречи с местным полицаем, который, по рассказам Зои, не уступает в злобности нашему Квашнику. А Тадеуш все же проявил упорство. По нежным взглядам, которыми он с Зоей время от времени обменивались, я поняла, что они симпатизируют друг другу, если не сказать больше. Однако Зоя почему-то не посвятила меня в свой роман, а я тоже не сочла нужным приставать к ней с расспросами.

Русские «остарбайтеры» – их семь человек, все бывшие военнопленные – встретили нас дружелюбно. Конечно, сразу же завязался разговор, посыпались вопросы – откуда я (Зою-то они знают), как мне здесь, в Германии, живется и работается, каково настроение. Я еще раз повторила все, что мне известно о Ленинграде и о «котле» под Корсунь-Шевченковским, затем, как и водится, все вместе шумно обсудили эти события. Вскоре на столе появился металлический закопченный чайник, за ним – хлеб, маргарин, сахарин. Переглянувшись, ребята выставили в центр стола литровую бутыль с мутным самогоном. Мы с Зоей категорически отказались от него (я сразу вспомнила свое новогоднее позорище), принялись за чай.

За разговорами и чаепитием время летело незаметно. Вдобавок неожиданно выяснялось, что один из парней, его зовут Гриша, в какой-то мере даже наш с Зоей земляк. До 14 лет он жил в финской деревушке вблизи от Красного Села, учился в школе в Русско-Высоцком. Затем его семья переехала в Тамбов, где родители купили дом. Как же приятно было слышать знакомые названия, самим повторять их!

В общем, пока мы все радостно охали и ахали по поводу столь счастливого совпадения, вдруг выяснилось, что я вот-вот опоздаю на последний поезд. До автобусной остановки мы почти бежали (кроме Зои, меня провожали также Гриша, Тадеуш и Поль-Мишель). Автобус уже стоял. Я наскоро обняла Зою, пожала руки остальным провожатым – и все. Дверца захлопнулась…

Вчера не сумела дописать до конца о своих воскресных похождениях, так как проснувшаяся среди ночи мама увидела мою пустующую постель и, заглянув в кладовку, буквально прогнала меня спать.

Итак, моя запись оборвалась на том, что я вошла в автобус, и дверца за мной захлопнулась… Немного отдышавшись, я решилась – тронула за плечо сидящего впереди меня пожилого немца: «Извините, пожалуйста… Вы не скажете, который сейчас час?»

– Конечно скажу. Почему нет? Пожалуйста. – Расстегнув пальто, немец вынул из нагрудного кармана пиджака часы, щелкнул крышкой. – Сейчас, милая фрейляйн, семь часов сорок восемь минут.

Мне чуть не стало дурно. Так и есть – опоздала на последний поезд. Он отходит ровно в восемь, а автобусу ползти еще больше получаса. Шмидт словно бы накаркал мне своим пророчеством. Что же теперь делать?

Старик-немец, полуобернувшись, с насмешливой улыбкой смотрел на меня. «Русская фрейляйн, несомненно, была в гостях у одного из тех проворных молодых людей, что сейчас ее провожали. А теперь скучает, вот-вот заплачет».

– Дело не в этом, – пробормотала я в отчаянии. – Я опоздала на поезд. На последний. И как теперь быть – не знаю.

Старик сразу стал серьезным: «Это, конечно, сложнее. Извините меня. А куда вам ехать? – Выслушав меня, подумал, затем сказал: – Я посоветовал бы вам подойти сейчас в городе к пивному бару, что расположен возле железнодорожного вокзала. Там иногда можно встретить водителей машин. Возможно, вам повезет».

Мне и в самом деле повезло. Спасибо моему находчивому попутчику – есть же на свете хорошие, добрые люди, хотя и немцы! Старик сам вызвался проводить меня до пивного бара, вблизи которого действительно стояли в ожидании водителей две автомашины – тяжелый грузовик и небольшой, крытый брезентом фургон, – сам же обратился и к вышедшему вскоре из дверей питейного заведения слегка прихрамывающему бородатому крепышу в потертой кожаной куртке с миниатюрной канистрой в руке. Приподняв шапку, он поинтересовался маршрутом уважаемого «фарера», любезно осведомился, не согласится ли тот, если путь совпадет, подвезти опоздавшую случайно на поезд русскую фрейляйн? Как, к моей великой радости, выяснилось, фургон следует до Ландсдорфа и его путь лежит именно через Грозз-Кребс.

– А чем ты намерена расплатиться со мной? – странным, словно бы металлическим голосом спросил бородач, когда я спотыкающимся от волнения и страха языком (вдруг откажет?) в свою очередь попросила его об услуге захватить меня с собой.

– Чем?.. Вот… – В растерянности я вытащила из кармана кошелек, торопливо вытряхнула в ладонь все его содержимое. – Вот… Тут 5 марок 73 пфеннига. К сожалению, у меня больше нет.

Бородатый непонятно усмехнулся, переглянувшись со стариком, хмыкнул что-то наподобие: «Ладно, убери пока это. Сочтемся как-нибудь. Давай, садись в кабину».

Его непонятная усмешка, странный, будто неживой, голос и пугающий чем-то, что я не смогла разобрать в темноте, облик, а также это «сочтемся как-нибудь» насторожили меня, и я невольно замешкалась. Но бородач – он уже подошел к фургону и взялся за ручку дверцы – вдруг заорал на меня: «Ну, что же ты?! Сказано ведь тебе – полезай в машину – Штайге ин дас Ауто!.. У меня нет времени тебя уговаривать. Дома ждут жена и детишки».

Ах «жена и детишки…». Ну, тогда – другое дело. Наскоро пробормотав благодарность старому немцу, я ринулась вслед за водителем и уже через несколько секунд сидела рядом с ним на мягком сиденье в темной и душной, насквозь пропахнувшей слабым бензиновым запахом и сигаретным дымком кабине, слушала и не слышала из-за охватившего меня проволочного напряжения едва доносившуюся откуда-то снизу тягучую мелодию.

Пока ехали по городу, бородатый водитель не обращал на меня ровно никакого внимания, лишь насвистывал негромко, в такт музыке. Но вот промелькнули в темноте последние, словно бы игрушечные пригородные домики, и бородач, обернувшись ко мне, сказал: «Ну, что сидишь, как… как каменная. Расслабься. И не бойся меня. Я, к твоему сведению, не грабитель и не насильник. А впрочем, ты, видно, ни черта не понимаешь по-нашему».

Пришлось сказать ему, что я поняла все, что он говорил, и что очень рада тому, что он не грабитель и не насильник.

– Ишь ты, – удивился бородач и тут же поинтересовался: – А зачем ты прицепила этот идиотский знак? Кому нужно знать, что ты не полька, не немка, не африканка, а именно русская? По-моему, это унижает человека, принижает его достоинство.