Немного придя в себя от услышанного, Шурик со Славкой начали строить гипотезы в отношении наших бед, пытаясь увязать их с кошмарными событиями на Мишаниной даче. Санька, не соглашаясь с их точкой зрения, включился в дискуссию, и завязался горячий спор. К ним присоединился Михаил. Увлеченные беседой мужчины как бы выпали из общей компании, а мы продолжили разговор со Степаном Евсеевичем.

— В ту ночь, — вспоминал генерал, — Маклауду что-то немоглось, вел он себя неспокойно, на улицу все время просился. Может, съел чего? Не знаю. Выскочил он в сад в очередной раз, ну, и я вышел покурить, да очень, надо сказать, вовремя. Вижу, мутузит он кого-то у забора. Если б не я, порвал бы он ваших мужиков на мелкие куски, точно вам говорю.

— Степан Евсеевич, а еще кого-нибудь в саду вы не видели? —спросила я.

Генерал почесал глянцевый затылок, подумал чуток и отрицательно помотал головой.

— Нет, не видел. Участки у нас с вами слишком большие, сами знаете. Даже если кто и залез ко мне в ту ночь, он мог спрятаться в глубине сада, а потом перемахнуть через забор к другим соседям, а там и к третьим и так далее. Поди его поймай. Да и не смотрел я по сторонам, честно скажу, не до того было. Боялся, как бы Мак всерьез кого не загрыз. Он у меня пес серьезный, с ним шутки плохи.

— Но нас-то он не тронул, — улыбнулся Степка, — только одежду порвал.

— Все правильно, — согласился Степан Евсеевич, — Маклауд — мужик неглупый, своих от чужих отличает. Это вам не болонка какая-нибудь.

«На Дульку намекает», — подумала я.

Доселе молчавшая Валентина Петровна спросила о самочувствии американского профессора.

— Да, кстати, как он там, ваш американец, — отвлекся от серьезного мужского спора Шурик, — жить будет?

— Будет, будет, — успокоила его я. — Скоро выпишут.

— А когда? — вдруг как-то резко спросил Санька.

— Что когда?

— Когда его выпишут?

Беспокойство Саньки по поводу скорой выписки Маклахена мне очень не понравилось, и червь подозрения с новой силой зашевелился в моей душе. Неужели все-таки он? А жаль...

— Мы тут посовещались, — встрял в разговор Шурик, — и подумали... Может, это ваши рабочие, которые баню строят, хотели обокрасть американца, на доллары польстились?

— Ну, это вряд ли, — вступилась за строителей Лариска. — Зачем им это? В смысле на них же первых подозрение падет. Нет, этого не может быть.

— Тогда кто же?

— А милиция что-нибудь нашла? — впервые за вечер подал голос Фира, кстати, на чистом русском языке без всяких хохляцких прибамбасов.

— Да они с того дня и не приезжали ни разу, — ответил Степка.

Кто его только за язык тянул?

— Это как же так? — возмутился генерал. — Покалечен иностранный подданный, а милиция и ухом не ведет... Я завтра же позвоню куда следует. Приедет опергруппа из Москвы, разберутся, не беспокойтесь.

Как же, не беспокойтесь... самое беспокойство и начнется. Я-то надеялась, что история с Маклахеном пройдет на тормозах. А теперь что?.. На допросы затаскают — это не беда. А если умышленное причинение вреда здоровью иностранного подданного впаяют? Мало не покажется.

Я сверлила Степку недобрым взглядом. Черт его за язык тянул. Мишаня тоже внимал словам генерала с явной тоской. Он, поди, уже откупился от местной милиции за своих рабочих-наркоманов, а теперь, если приедут опера из Москвы, вся бодяга начнется сначала. Конечно, преступники должны быть найдены и наказаны. Но ни себя, ни своих родственников я таковыми не считаю, а что касается Мишани, то не могу я поверить, будто Мишка в состоянии убить человека. Впрочем, это, конечно, эмоции. Мало ли что я думаю или мне кажется.

Тетя Вика, явно обеспокоенная происшествиями в нашем поселке, с испугом посматривала то на меня, то на отца, но в разговор вступить не решалась. Зато у Фиры — страстного любителя приключений — глаза горели, как у ночного кота, усы встопорщились аналогичным образом.

— Марьяночка, — загнусил он опять по хохляцки, — а шо це таке у вас робится, може, помощь кака нужна?

— Фира, уймись, — толкнула его в бок тетушка.

— Викуся, — заныл пьяненький дед, — це ж интересно.

— Ничего интересного, — отрезал Димка. — И вообще мы собрались здесь совершенно по другому поводу — у Александра, если вы еще помните, сегодня новоселье. За дачу мы пили, за хозяина дачи тоже, предлагаю тост за прекрасных дам.

«Вот сморозил, — подумала я. — Если у Саньки новоселье, при чем здесь дамы? К тому же у деда его коронный тост украл. Правда, дед сегодня не в форме — не перед кем павлиний хвост распускать. Вот он и молчит».

Но присутствующим за столом мужчинам тост понравился. Они вспомнили о прекрасных дамах и даже воодушевились.

— Как же, как же, за прекрасных дам обязательно! — воскликнул подвыпивший Степан Евсеевич и потянулся рюмкой к Лариске, совершенно забыв о «белой хризантеме», сидящей рядом.

Раскрасневшийся от «кровавой Мэри» Фира кричал, что за дам нужно пить стоя и смотреть им при этом прямо в глаза. Откуда он набрался этой пошлости?

Димка чокнулся со мной, с тетей Викой, с Лариской, потянулся было к Валентине Петровне, но, наткнувшись на Ларискин взгляд, а она смотрела на него в упор, удивленно замер и выпил свою рюмку, глядя ей в глаза. Стерва Лариска сделала то же самое. Все это, естественно, не ускользнуло от Мишани, и вечер переставал быть томным.

Мишаня безумно любил свою красавицу жену, ну и ревновал аналогичным образом. Лариска могла вить из своего мужа веревки: практически любой ее каприз выполнялся без промедления. Тряпки, шубки, колечки, новая машина — на все это у Мишани, как в той рекламе, был один ответ: «Не вопрос, дорогая». Но стоило Лариске посмотреть на какого-нибудь мужика или кому-то подкатиться к ней с комплиментами, как в добродушном увальне просыпался зверь. В такие недобрые минуты Лариска могла и по физиономии схлопотать. И, кстати, было такое, сама видела. Правда, после подобных пренеприятнейших инцидентов Мишаня подгонял к дому новенькую иномарку или дарил очередную норковую шубку или еще чего-нибудь. В общем, ревность обходилась Мишке в копеечку. Но что поделаешь, если душа горит. А Лариска, мне кажется, даже специально провоцировала мужа на мордобой, чтобы получить очередную дорогую цацку.

Вообще-то девица она забавная. Мишка привез ее, кажется, из Караганды — был там в командировке по своим новорусским делам. На какой-то тусовке он увидел «мисс Караганду», без памяти влюбился и скоропостижно женился. Я ее увидела впервые прошлым летом возле колодца. Вернее, возле колодца с ведрами стояла я — водопровод в поселке сломался, а Мишаня проезжал на своем джипе мимо.

Увидев меня, он выскочил из машины, чтобы поздороваться, а главное похвастаться молодой женой. Хвастаться действительно было чем. Лариска выглядела, как фотомодель, да, в сущности, она ею и была. Я же стояла в шортах, разбитых кроссовках и старой панаме, да еще с ведрами.

Помню, Лариска тогда едва посмотрела в мою сторону. Это потом уже, узнав, что мой отец довольно известный ученый, мама — переводчица и живет в Париже, а брат — в Америке, и сама я не крестьянка, Лариска мигом переменила ко мне свое отношение. Она в принципе всех людей четко делит на две категории. В первую входят богатые и хоть чем-то знаменитые, во вторую — все остальные. Если человек не обряжен в фирменные тряпки, для Лариски он просто не существует, ну, до тех пор, пока она не узнает, что он народный артист или известный ученый. Хотя про ученого я, наверно, погорячилась.

Узнав, что я делаю кукол, Мишкина жена долго смеялась — какой, дескать, ерундой может заниматься взрослый человек. Потом, правда, она еще дольше удивлялась, узнав, что на деньги от продажи этих дурацких, по ее словам, игрушек я умудрилась купить новенькую иномарку. Оценить мое творчество положительно Лариска так и не смогла, но смеяться надо мной с тех пор перестала.

Вот и сегодня, я думаю, не просто так она Димке глазки строить вздумала. Наверно, присмотрела в ювелирном магазине какой-нибудь гарнитурчик из натуральных камешков, тысяч эдак за десять — пятнадцать... долларов, естественно. Вот и решила сподвигнуть мужа на покупку.