Прошёл месяц с тех пор, как Спэй попала в табор. Она совсем оправилась, многое узнала о жизни аторов (так назывался этот вечно странствующий народ), с удовольствием слушала их песни и многочисленные истории. Однажды Дил рассказал ей, что аторы считают себя далёкими потомками Вандера, полукровки-волайта, который был изгнан из Мирумтерры больше двух тысяч лет назад, а потому сами аторы называют себя вандерсами, то есть народом Вандера, народом изгнанника. Непреодолимая тяга к путешествиям, любовь к дорогам досталась им от их предка. А ещё время от времени то один, то другой атор могут или исцелять небольшие раны и не очень тяжёлые болезни, или предсказывать будущее, или петь песни так, что под них любое дело быстрее и лучше делается.

– У нас даже есть Былинная песня, повествующая о печальной судьбе Вандера, о его матери-волайте, прекрасной Эйле, и о происхождении вандерсов.

– Эйла? – встрепенулась Спэй. – Эйла… Камень Эйлы… Как-то мама водила меня к большому камню, на котором иногда вдруг выступают капли влаги и тонкими струйками стекают к его подножию. Мама говорила, что это слёзы безутешной Эйлы.

– Жаль, в нашем таборе нет умельца, который смог бы спеть эту песню, – продолжил Дил, – но однажды ты обязательно услышишь её, когда мы встретимся с другим табором.

Спэй постепенно рассказала всё, что могла вспомнить о своей короткой жизни в Мирумтерре. Поведала и о том, как умер её брат Фил, и об армии людей, уничтожившей волайтов. Об этом её воспоминания были ярче всего. Голос прерывался, дрожь пробегала по телу во время рассказа, но, когда выговорилась, словно плечам её стало легче, а воздух вокруг стал чище и прозрачнее.

Спэй не сидела без дела: помогала готовить, убирала, шила, вышивала, плела корзины, которые аторы потом продавали на рынке. Именно за этим делом, впервые с того дня, как погибло всё, что она любила, девочка запела:

Я прутик к прутику кладу.

Плетись, моя корзинка.

Упругой будешь, как лоза,

и лёгкой, как пушинка.

В тебя положат пирожки,

любимым отнесут.

Или прекрасные плоды

в тебе приют найдут.

Плетись, корзинка, песнь моя

лишилась волшебства.

И всё ж всем сердцем верю я,

что звоном горного ручья,

весенней трелью соловья,

наступит время, и она

в синь неба, к лёгким облакам

взлетит, к надежде и мечтам

открыв дорогу нам.

Ещё несколько недель пролетело, как один день. И однажды аторы, ходившие в деревню, невдалеке от которой остановился табор, вернулись мрачные и поникшие. Они рассказали, что слухи о девочке-волайте достигли самого короля, и он приказал схватить её, а тех, кто дал ей приют, сурово наказать, может быть, даже казнить. При этом молва утверждает, что какой-то мужчина-атор помог ей скрыться, а потому теперь на всех дорогах и во всех селениях будут останавливать и проверять кибитки. Солдатские патрули уже разъезжают по стране.

Сердце Спэй сжалось, но она не могла подвергать такой опасности людей, приютивших её, тех первых и пока что единственных, кто проявил к ней доброту и сочувствие. Она сложила свои немногочисленные вещи в котомку, поблагодарила всех за гостеприимство и заботу. Тэя собрала еды столько, сколько было возможно. Прощание было коротким, но очень тёплым и печальным.

– Там недалеко, – Дил махнул рукой на запад, – находится большой город. Иди туда, в городе затеряться будет легче. Удачи, маленькая странница. И помолчав, тихо добавил: – Не довелось тебе услышать песню об Эйле и Вандере, эх…

Город встретил Спэй шумом, грязью и толкотнёй. Почти сразу, едва она вошла в ворота, её чуть не сбила какая-то повозка. Кучер выругался и замахнулся кнутом. Девочка сумела увернуться, и гибкий ремень с узлом на конце лишь вскользь задел её плечо, обдав его обжигающей болью. Проблуждав по городу полдня в попытках найти работу и пристанище, скиталица забилась в затенённый уголок в каком-то тупике и доела крошки, оставшиеся после четырёхдневного пути до города. В бесплодных поисках прошло ещё два дня. Живот свело от голода. На третий день удалось поживиться выброшенными остатками съестного. Спать приходилось в подворотнях.

И вот вечером третьего дня пребывания в городе, когда последний солнечный луч скользнул по крышам домов, Спэй начала устраиваться на очередной бесприютный ночлег.

– Ты что это собралась здесь делать! – услышала она резкий окрик. Какая-то старуха с палкой в руках, довольно мрачно, но опрятно одетая, надвигалась на неё.

– Я… – девочка торопливо стала собирать разложенные было вещи.

– Куда?! Стоять, маленькая оборванка! А ну, покажи-ка руки! Тааак. Следуй за мной и не думай улизнуть.

Спэй опасливо двинулась вслед за старухой, озираясь по сторонам в поисках пути для бегства.

– Не верти головой. Некуда тебе бежать и не к кому.

Крюк на конце палки зацепился за рукав платья бедняжки.

Через полчаса Спэй уже сидела за длинным деревянным столом вместе с парой десятков других таких же девочек, как она сама, одетых в серые невзрачные, но крепкие платья, и деревянной ложкой с огромным аппетитом уплетала жидкую похлёбку, в другое время показавшуюся бы ей несъедобной.

Как только трапеза закончилась, мули Трэс (мули – почтительное обращение в этой стране к женщине любого возраста и положения) поманила Спэй к себе:

– Вот тебе платье, переоденься, а эти тряпки брось в мешок возле двери. Спать будешь вон там, – и старуха ткнула пальцем на лавку в углу, на которой лежал соломенный тюфяк и одеяла. – Но помни, работать ты будешь много, очень много. Готовите и убираете вы по очереди, но основная ваша работа – прядение. Прялок хватит всем, корзины с волокном мне привозят каждое утро на рассвете. Лени не потерплю. Не успеешь за день сделать столько, сколько нужно, будешь сидеть всю ночь. Мне плевать на твою усталость. Не будешь справляться – выгоню.

Так начался новый этап в жизни девочки. Поверх платья она повязала свою шаль, чем вызвала нарекания со стороны мули Трэс, но, поворчав, старуха отстала. Дневной свет Спэй видела теперь только через маленькие оконца, тускло освещавшие просторную комнату, где жили и работали прядильщицы. С товарками старалась общаться поменьше, остерегаясь выдать себя. Мылись из лохани в маленькой комнатушке рядом. Девочка всегда делала это, плотно прикрыв дверь, торопливо, кое-как, толком не раздеваясь, боясь, что кто-нибудь заглянет в комнату и увидит её крылья. Раз в неделю им по очереди разрешалось ненадолго сходить к реке, чтобы как следует искупаться. Была только середина весны, погода стояла довольно холодная, и мало кто пользовался этим разрешением. Но Спей ходила всегда, кроме тех дней, когда шёл сильный дождь. Ощущение пусть небольшой, но свободы, придавало ей сил. А когда она скидывала с себя одежду и хотя бы на миг погружалась в воду, казалось, что не только тело становится чище, но и на душе делается немного светлее. Не стоит и упоминать, что для своих омовений девочка выбирала самые укромные места.

Работы было много, и потому работать было тяжело, руки уставали, глаза слезились от постоянного напряжения и слишком слабого света. И всё же прядение Спэй нравилось. Она всё делала быстрее и лучше всех, нить получалась у неё самая тонкая и нежная, пряжа – самая мягкая. Вскоре шёлковое и дорогое шерстяное волокно всегда стало оказываться в её корзине. Сидя за прялкой, девочка часто потихоньку напевала песню, похожую на ту, которую пела, плетя корзины в таборе аторов:

Свивайся, пряжа. В пальцах нить,

как нежный шёлк струится.

Пусть крепкой будет. Холст соткать

сумеет мастерица.

На ткани расцветут цветы

или узор из листьев.

Нить торопливая бежит

в движеньях пальцев быстрых.

Свивайся, пряжа. Песнь моя

лишилась волшебства.

И всё ж всем сердцем верю я: