Соседом справа был лесоруб Иван Козляков. Из детей была Лида с глупыми коровьими глазами и Валерка, мой приятель. Помню, как-то Ивана привезли на телеге из леса с перерубленной ногой. Вопли жены, кровь, бинты. Впоследствии он долго лежал в больнице.
Слева нашим соседом был шофёр Аркаша. Был он всегда услужливым, чрезвычайно вежливым. При встрече говорил знакомым: «Здравствуйте, как самочувствие?» Его женой была уже знакомая мне повариха Зина. На квартире Козляковых жил летчик, тоже Аркаша. Как-то он пригнал к дому неслыханную роскошь – машину «Москвич», и взрослые и дети ощупывали ее, заглядывали в салон и под кузов.
Дружил я с плаксивым мальчиком Женей. Что-то было не в порядке у него в семье. Дарил ему свои игрушки. Наискосок жил пьяница Антип с женой Глашей. Он лупцевал её и мальчишек не жаловал. Часто мы с бабушкой ходили в гости к Столяровым. Пелагея Матвеевна была ровесницей бабушки. Добрейший человек, она всегда набивала мне карманы сладостями. У них в саду росла чудо-яблонька. Они называли её «железное дерево». Размер яблок и вкус поражали всех. Потом мне уже никогда не попадались такие вкусные и душистые плоды.
Подругой бабушки была тётка Арина, она прожила молодость в селе и теперь, крепкая, крупная, доживала свой век в крохотной комнатке у Волги. Были у неё замечательные артистические способности. Передавала мастерски голоса людей. Жизнь ей портил нахал сосед. Так вот она так умело подражала его гнусавому голосу – ухохочешься!
Наш сад от теплого обильного полива рос на глазах. Бассейн стал источником выдумок и шалостей. Однажды гостил у нас, как мне сказали, дядя Борис. Появился он из Саратова вдвоём с товарищем. Я был слишком мал для этих юношей, очень рослых и длинноногих. Они стремительно перемещались по саду, рвали фрукты, а когда наши пути пересекались, я получал щелчок по стриженной под нуль голове и обидное напутствие: «Цыть, малявка». Ещё раньше мама меня возила в Саратов – показывать своей маме. В памяти осталось от этой поездки совсем мало. Получил представление о трамвае и троллейбусе. Поразился гулким сводам центрального рынка. Мне купили пистолет с пистонами. В гостях я постеснялся бабахать, но дома с мальчишками быстро отхлопали все пистоны. Саратовская бабушка запомнилась тихой ласковой женщиной.
Когда мне было 5 лет, в дом протянули провода и вдруг как-то вечером ярко зажглась лампочка! Это показалось чудом. Вмиг исчезли тёмные углы. Комната будто шире стала. Торжественно вынесли вонючую керосиновую лампу. Появилась большая радиола «Мир». Натянули антенные провода и загорелся у приёмника таинственный зеленый глаз, при прокрутке настройки забормотали обрывки иностранной речи, музыка, трещали глушилки. Быстро наполнилась красная коробка пластинками. Смеялись над разными интермедиями: Миров и Новицкий, Тарапунька со Штепселем. Слушали Шаляпина, Утёсова, Лемешева. Радио тоже было интересным. Слушал передачу «Угадай-ка», рассказы Сетона-Томпсона, детские постановки. Как-то весной передавали по радио похороны Сталина.
Летом попал под машину Буян. Без меня его папа похоронил. Когда я узнал, ревел в подушку и, кажется, со мной была форменная истерика. Бабушка сказала твердо: «Больше никаких собак.»
У папы пошли крупные заказы. Жизнь семьи перешла на другой уровень, но вскоре, зимой, все пошло прахом. Серьёзно заболела мама. Клапана сердца лечить не брались. Врач – грубый армянин Пичкирьян. Рука не поднимается описывать это трагичное время. Бабушка от обострившихся болей в щеке лежала пластом, папа почернел от горя. Всё в доме напоминало ему случившееся. Уже тогда задумал уехать с нами из города. Но бабушка возражала – мне осенью поступать в школу. Стала мне повышать кругозор. Много читала интересных книжек, тут же заставляла пересказывать. Задавала вопросы по тексту. Так же весело и легко шли занятия по устному счёту. Запоминал моря, города, реки. Просто беседовали о всякой всячине. Летом со мной возилась Валя Антипина, жалела меня, помогала по дому.
В конце августа поехали с папой на лодке на первую для меня рыбалку. Поперёк Иргиза шла песчаная коса. Вдоль неё струился глубокий Казачий ерик2. Из черной воды тут и там порскали врассыпную мальки. Гонял их окунь. Наловили мальков, и папа начал ловлю. Я набегался по пескам и попросил удочку. Вода плавно несёт поплавок, вдруг удилище затряслось, вытащил окуня и преобразился. Теперь интересует только рыбалка. В надежде поймать крупного окуня залез в воду. Вдруг ноги разом ушли в зыбучий песок. С трудом выбираюсь на крутой берег и к папе в лодку. Опять пошла весёлая ловля. Вечером опять увидел весло на песке – папа чистит окуней, но я уже не наблюдатель, а полноправный участник рыбалки!
Вот первый класс. Куча лопоухих одноклассников и ни один не представляет, что их ждёт впереди. Невероятное везение – попасть на четыре года к доброй и мудрой учительнице. Все полюбили Алевтину Петровну. Учение не затрудняло, кроме разве что чистописания. Запомнился жуткий случай: хулигана Витьку Артемова пересадили на первую парту к девочке, среди урока слышим крик – девочка падает на пол, и из шеи фонтаном хлыщет кровь. Учительница, зажав пальцем рану, выбегает с ней из класса! Оказалось, что этот зверёныш с размаха воткнул перьевую ручку с чернилами ей в артерию! Вернулась Клинова в класс только на следующий год с толстенными очками на глазах. Снизили Витьке поведение до трёх, и эта отметка прилипла к нему до восьмого класса. На этом он и закончил своё обучение.
Зимы в те годы были очень снежными. Слой снега наметало выше ворот. Папа прорывал тоннель, чтобы выпустить меня до дороги. Полз в валенках по чужим следам в школу. Официально занятия надолго отменяли. Приходило три – четыре человека. Алевтина Петровна заменяла уроки захватывающим чтением. Во втором и третьем классах меня дразнили «поп – толоконный лоб», но по совету бабушки я не обращал внимания, хотя подлости переносить от девчонок не мог. Была одна подлая доносчица, Понявина. Как-то запустил в неё валенок. Попал в цель – заголосила, пустила сопли: «Убил, убил!» С началом урока меня ставят в угол.
В нашем большом классе отгорожена была часть для хранения школьных пособий. Вдоль стены я прополз в это хранилище. Здесь множество художественно нарисованных картин. Вот передо мной баобаб, саванны, страшные ущелья, вот тропики с обезьянами, прерии с бизонами, австралийские чудеса. До звонка обо мне и не вспомнили. Когда научился бегло читать, разрешили посещать школьную библиотеку. Такое желание было читать, что ночью под одеялом с фонариком дочитывал интересную книжку.
В апреле мне объявили: продаём дом и едем на юг. Началась упаковка вещей. В школе заполнили табель: переведён во второй класс. Последний вечер, отпросился на улицу. Шли бурно ручьи, строим обманы, запруды. Поздно вечером сели в вагон до Москвы. Я как в чудесном сне. В столице выходим поздно вечером. Специфический гул и многоголосье вокзальных залов, скороговорка репродукторов. Вышли на привокзальную площадь. Грандиозно. Красота неоновых реклам, толчея, крики продавщиц мороженого: «Вкусно и питательно, купите обязательно!» Чудовищный выбор этого самого питательного. Купили по ягодному пломбиру – не пробовал потом такой вкусноты. До южного поезда четыре часа. Папа нанял такси для беглого осмотра ночной Москвы. Таксист попался честный и говорливый. По словам папы, он показал много интересного, но я тогда хотел спать и запомнил только дом правительства.
В дорогу купили огромный кусок копчёной трески, увязанный шпагатом и невиданный желто-зеленый искристый сыр. Он под ножом крошился, а на вкус восхитительный. В поезде обтёр все полки, глазел на мелькающие объекты, потом подружился с девочкой – они семьёй ехали в Кутаиси, а мы в Лазаревское. Среди людей чувствовалась какая-то напряжённость. Это было время волнений на Кавказе. Там были возмущены развенчанием культа Сталина. Происходили сборища со стрельбой. Но нам, детям, было вдвоем весело. Играли, обменивались игрушками, потом пошли тоннели. Каждый раз съеживался, когда поезд влетал в темноту.
