В Сиенском соборе мы встретили юного Рафаэля в качестве модели для композиции его покровителя Пинтуриккио в библиотеке Пикколомини. В самой Сиенне принципы идеального города создали не только сеть синусоидальных улиц, но и площадь дель Кампо в форме чаши, наклоненной ко входу в Коммунальный Центр, с картинами Пьетро Лоренцетти и Симоне Мартини на стенах. Съехав затем с дороги в наступивших сумерках, мы устроились на ночь на ферме тосканского винодела – воплощенный образ хитроватого простака Неморино из «L’elisir d’Amore», подарившего нам после обхода его хозяйства бутылку кьянти собственного производства со слегка подтекающей пробкой.

В Ареццо, где в соборе Сан-Франческо находится одна из вершин раннего Возрождения – «История подлинного креста» работы Пьеро Делла Франческа, изобразительное искусство продолжает жить в благоприобретенных формах кино, движущихся скульптур и уличных инсталляций. Так одна финская барышня повесила поперек широкой улицы разноцветные простыни, показывая Италии ее портрет. А на площади перед собором, где работал когда-то «Король живописцев»12 снимали «Жизнь прекрасна» Роберто Бениньи.

Aреццо, площадь перед базиликой Сан-Франческо

Сан-Джиминьано с вылезающими за рамки разумного башнями некогда враждовавших аристократов-разбойников встретил нас проливным дождем и за полночь открытым ресторанчиком, подававшим пасту с только что собранными боровиками (порчини).

Сан-Джиминьано под дождем

В Перудже, куда едут увидеть фрески Перуджино с кусочком, добавленным его подмастерьем Рафаэлем Санти, мы вдруг оказались свидетелями чисто итальянского перформанса в честь какого-то военно-морского праздника (в сотне километров от моря!).

На ступенях муниципалитета Перуджи

На площадь перед гигантским собором один за другим прибывают лимузины, похожие на старинные ЗИСы13 из моего детства. Из них выходят толстые и постройнее адмиралы в белоснежных мундирах при кортиках и церемонно целуют друг друга в губы (рука на кортике, как на стилете ушедшей эпохи).

Перуджа

Но пора обратиться к «стольному граду» Флоренции, о которой, слава Богу, когда-то подробно написал Никола Макиавелли. Его история начинается с середины XIV века, когда средневековая и управляемая потомственными феодалами Тоскана открыла новую эру экономического и культурного развития Западной Европы, в частности, благодаря творческим усилиям патриарха рода Медичи, старого Мессера Козимо, оказавшегося банкиром и советником современных ему королей и принцев Второй Римской Империи.

«История Флоренции» Макиавелли читается буквально запоем, как увлекательная драма. Свары между богатыми и знатными, уличные беспорядки, военные и политические столкновения с соседними городами-конкурентами. И всё это – на фоне растущего экономического могущества и выборной/ сменяемой по жребию власти до тех пор, пока не была восстановлена деспотия новых «дуче», но уже смягчённая образованием и присутствием коммерческих интересов. Экономическое могущество новых хозяев и их потребность нанимать и использовать талантливых людей открыли дорогу к творческому росту в социальной и духовной сферах для индивидуумов, прежде ограниченного жесткой социальной структурой Средневековья. Однако в этом фундаментальном четырёхтомном труде, к моему изначальному изумлению, совсем не говорится о деятелях искусства, живших и творивших в это время (а ведь это были самые-самые!), кроме упоминания о Мессере Филипе Брунеллески, великом строителе купола Дуомо базилики Санта-Мария-Дель-Фьоре.

Ночной купол с колокольней из окна моей комнаты

Не искусство занимало великого человека, а история возникновения и выживания первой буржуазной республики – прототипа последующих государств Новой истории, основанных на ограничении деспотизма верховной власти. А дело было так. Во Флоренции, только что вылупившейся из скорлупы средневековых отношений, было изначально три отдельных класса жителей: аристократы – бывшие феодалы, которые вместе со своей многочисленной челядью составляли военную силу; новоиспеченные буржуа, вышедшие из купечества и приватизированных цеховых производств и опиравшиеся, как правило, на наёмных «силовиков»-кондотьеров и пролетарии – наемные рабочие, чья сила заключалась в относительной многочисленности и «отмороженности», как теперь иногда говорят. Макиавелли рассказывает: аристократы, подкупая голытьбу или задуряя ей голову, старались диктовать свою волю занятому производством и накоплением материальных средств сословию с целью наложить лапу на собираемые с населения налоги. Для этого они провоцировали работяг бунтовать против их непосредственных работодателей, вплоть до штурма и грабежа их укрепленных домов. Но всё это происходило без наделённого перманентной властью автократа, то есть с кое-какой выборностью и ограниченной сменяемостью власти.

Дошло, наконец, до того, что средний класс ухитрился приструнить терявшую влияние аристократию (Гвельфов как в то время их называли) а потом и выслать их, как и других оппозиционеров14, в бессрочную ссылку. Этим рассеянным по миру людям нашлось, как увидит терпеливый читатель, своё уникальное место в европейской истории.

Как и тогда, объединение властных структур, не участвующих в местном производстве, например, американских гигантов софтвера и мобильных средств коммуникации с люмпен-пролетариями, то есть обитателями «иннерсити» говоря современным языком, всегда готовыми побесчинствовать и пограбить от безысходности своего ежедневного существования, детально повторилось летом 2020 года в Соединенных Штатах. Всякое время имеет свои особенности, но жажда неограниченной власти у людей, находящихся на высшей ступени благосостояния в развитом обществе, является, по-видимому, одним из первичных стимулов для их действий, возможно, даже вопреки долгосрочным экономическим интересам их класса. Не мудрено, что догматикам Марксова взгляда на общество, как на борьбу классов за контроль над средствами производства, приходится сильно изворачиваться, дабы подогнать свои конспекты под реальные события, происходящие в мире. Ну, скажите мне, зачем люмпенам, «сидящим» на вэлфере, контроль над средствами производства? Они работать, что ли на этих средствах собираются?

Интересно заметить, что, как и в предыдущие периоды истории и, не исключено, в ближайшем будущем демократия нередко уступает власти самопровозглашенных диктаторов. Во Флоренции это были члены семьи Медичи, которые, продолжая торговые и банковские дела, объявили себя перманентными властителями Флоренции. Как одно из следствий, семейство Медичи занялось покровительством тех деятелей искусства, с которыми современный читатель и связывает в основном понятие Флорентийского Возрождения. Таким образом, расцвет искусств, называемый Возрождением, ассоциирован для меня с диктатурой скорее, чем с демократическим устройством власти, вопреки моим первоначальным представлениям. Так что и самим диктаторам нашлось место в исторических записях и в виде статуй среди бессмертных творений Микеланджело, Челлини и Джамболоньи на площади Синьории.