С его крыши в третьем акте спрыгнула бедная Флория Тоска, потеряв своего возлюбленного Марио Каварадосси. “Tutta Roma” – называется этот рисунок, эхом повторяя её слова, произнесенные над телом убитого ею в самом конце второго акта подлого барона Скáрпии: «E avanti a lui tremava tutta Roma! (А перед ним дрожал весь Рим!)».

Ну конечно, остаются улицы и переулки даже в центре города, на которых по счастливому стечению обстоятельств нету входа в какое-нибудь интересное туристам место.

Здесь и цоколь разрушенного когда-то круглого храма с толстенной пальмой на его плоской вершине, так что её основание как бы висит в воздухе на высоте трёх метров. Тут и кусочек стены сада Боргезе в конце короткой улицы.

Здесь и бордово-красные заборы вдоль улицы Венте Сеттембре (20 сентября) скрывающие за собою прохладные залы университетской библиотеки, где автор когда-то провел немало счастливых часов. Всё узнаваемо с давних времен, которых не упомнит никто из живущих сейчас. Эта узнаваемость и есть генетическая память у стольких людей вокруг света, что писать об этом даже как-то неудобно – уж очень избитая тема. А хочется, и вот почему: когда наш поезд эмигрантов8, не успевших опомниться от шока встречи со свободным миром, остановился в Орте (маленькой станции на севере Рима, где кончалось путешествие на поезде из Вены) людей забирали автобусы, нанятые благотворительными фондами типа ХИАС9, мы вышли в сумерках на заросший сорняками пустырь. С него начиналась первая для нас итальянская улица под названием «Данте Алигьери»! А на самой границе между асфальтом и некошеной травой сидел на вынесенном из дома стуле пожилой человек в подтяжках поверх вылинявшей рубашки, не обративший на нас никакого внимания. Он выглядел как образ на экране неореалистического кино, которое некоторые из нас знали и любили ещё до того, как даже сама мысль о легальной эмиграции из СССР могла прийти в чью-нибудь голову.  О чём бы эти фильмы ни были, их главная черта – пристальный взгляд на мир без ментальных фильтров и специальных углов зрения. Так что главным героем нехитрых сцен и сюжетов был ты сам, независимо от того, понимал ли ты разговоры и действия наполнявших городское пространство людей, необыкновенных обыкновенных итальянцев. Последнее в уже описываемое мною время конца семидесятых было не совсем верно, по крайней мере, в центре Рима. Конечно, итальянцы были везде и тогда: и содержатели баров на каждом углу, и владельцы квартир, которые мы снимали, и масса прохожих, до которых нам не было дела, так как практически все необходимое общение могло происходить по-английски и даже по-русски, так же, как и выставки, рынки, центральная телефонная станция и кино.

В церквях доступ был и остается свободным для всех желающих (слава Богу!). Для тех, кто желал приобщиться, службу вели на латыни, а проповеди читали по-итальянски. Здесь итальянцы были буквально на расстоянии протянутой руки, как в вечер памяти Святого Франциска Ассизского, происходивший в помещении древней базилики Санта Мария ин Аракоэли (заложенная в 6-м веке, она была древней и во времена Сан-Франческо!), когда после короткой мессы ко мне повернулся немолодой человек, говоря на знакомо звучащем языке с непонятными словами, и с чувством пожал обе мои руки, как, впрочем, сделали и все окружающие, выбрав близстоящего соседа или соседку.

Scherzo 

В наши дни число молящихся больше напоминает стайку старушек в православных церквях времен зрелого социализма (напоминаю, что рассказ этот ведётся в период, предшествовавший эпидемии ковида). На улицах, как я уже упоминал, дети разных народов, и даже небольшой их части было достаточно, чтобы сделать тесными излюбленные тур-гидами храмы и создать невероятные очереди перед входом в рекомендованные объекты посещения.

Впрочем, этим Рим не сильно отличался от своего состояния имперских времен третьего столетия

Анно Домини, когда новоиспечённые граждане10 со всех концов необъятной империи наводнили город, сделав его центром цивилизации, каковым, по крайней мере, в моих глазах, он и остается по сей день.

И тогдашние евреи, несмотря на непростые отношения с языческой культурой титульной нации, тоже оказались частью этой обратной колонизации Рима его вассалами ещё до первых христиан, своих на первых порах менее удачливых соплеменников.

А еще раньше еврейские пленники-рабы после разрушения Второго Храма императором Титом (удивительно благожелательно выведенным Моцартом в своей потрясающей красоты последней опере) были массово задействованы для строительства Колизея и других объектов тогдашнего городского планирования, включая Арку Тита, на которой и увековечили барельефом их шествие в цепях во время императорского триумфа.

Ну, в общем-то, делать нечего, приспособились. Tем более что возвращаться было уже некуда. Небольшая их часть проживала в маленьком гетто между Тибром и Ларго ди Порта Арджентина в течение пятисот последних лет. Отсюда практически все жители были вывезены на верную смерть в 43-м пришедшими сюда нацистами. Утверждают, что это произошло без помощи местного населения и даже полиции (на этот раз по крайней мере).

Кто-то уцелел и вернулся на улицу под названием Via di Sаnta Maria del Pianto, хотя, когда я её рисовал, на табличке было написано: Largo di 16 Ottobre 1943 – дата ликвидации гетто. Ларго по-русски значит небольшая площадь, делящая улицу на два отрезка. Немудрено, что бойкие агенты Google Maps просто не обратили внимания на эту тонкость местной топонимики.

Площадь и улица Барберини – место для приезжих охотников до итальянской одежды и обуви. Правда, уже последние лет пятнадцать прежняя уверенность, что товар всё еще итальянского происхождения, превратилась лишь в слабую надежду, а затем и в иллюзию, благодаря печально всеми признаваемой экспансии передовой цивилизации на противоположном конце Евразийского континента. А ведь всего каких-нибудь 7 веков тому назад вместо дешёвых подделок итальянской кожаной фурнитуры и обуви из Китая привозили шёлк и бумагу, и даже, как некоторые всё еще верят, спагетти!  Но независимо от содержимого магазинов и непривычных имен их новых владельцев, и площадь, и одноименная улица остаются натурально-многослойными памятниками нашей общей истории!

Adagio 

В маленьком переулке того же названия (виколо Барберини) удачно спрятан от неискушённых зевак огромный дворец Барберини с прекрасной коллекцией «знаковых» картин и премилым садиком лимонных деревьев на его крыше.

Но об этом в другой раз. Итак, от магазина к магазину по улицам Тритоне и Бабуино сначала добираешься от площади Барберини до Испанской лестницы, а там уже рукой подать до западной границы людских скоплений – Пьяццы дель Попполо. Уже темнеет, и народ начинает рассаживаться за тесно стоящими столами на Пьяцца Ротонда и Пьяцца Навона. На столах тарелки с чем-то, издали напоминающим итальянскую еду, но лучше обождать с этим, чтобы окончательно спала жара, и окружающая публика стала больше напоминать местных жителей. Для этого мы вступаем на освещенную луной Виа дель Корсо, которая стрелой утыкается в светящийся вдали объект11, похожий на ослепительно-белую гигантскую пишущую машинку (написал и подумал: а кто из нынешних молодых людей даже знает, что это такое?) на площади Венеции.