Я скрылся в подсобке, быстро переоделся в форменную коричневую рубашку со стоячим воротничком и узкие брюки (терпеть их не могу!). Потом забежал на кухню, чтобы поздороваться с ребятами. Су-шеф кондитер, не дав рта раскрыть, сунул мне в руки круглое блюдо с нарезанными кусочками песочного печенья, которое появилось у нас в меню только на прошлой неделе в честь рождества.

– Предложи гостям. Потом скажешь, какое хвалили больше.

Я взял печенье и отправился в обход по залу.

Маруся, пробегая мимо, бросила:

– Ещё раз опоздаешь, пожалуюсь администратору.

– Возьми печенюшку! – Я протянул блюдо с печеньем к самому её носу. – Вот эти с чёрным шоколадом, очень вкусные! Редвелвет, ваниль…

Маруся сощурилась, взяла кусочек шоколадного печенья, закинула в рот и пошла принимать заказ у гостей за столиком у окна – вся компания призывно махала руками.

Печенье расходилось на ура, но будь оно даже кисло-солёным, студенты всё равно схавали бы за милую душу – на бесплатную кормёжку не жалуются.

Я не заметил, когда она вошла в кафе. Кто-то из её подружек окликнул меня и попросил дать попробовать печенье. Они сидели в глубине зала, у всех дикий макияж и яркие накладные ногти. Одеты во что попало: кто в вечернее облегающее платье с блёстками, а кто в спортивные треники и футболку. Наверное, фотосъёмка проходит где-то поблизости, и они заскочили перекусить во время перерыва. Вообще Лиза не часто появлялась у меня на работе, но именно здесь мы и познакомились.

Тогда, год назад, как и сейчас, она пришла с шумной компанией моделей и студентов с актёрского. Как потом выяснилось, они снимали рекламу бижутерии в лофте неподалёку. Я обслуживал их столик: носил кофе и круассаны с джемом. Лиза мне понравилась сразу, хотя за столиком сидело человек семь или восемь. У неё были длинные ярко-рыжие волосы, собранные в неряшливый пучок на затылке, густо накрашенные наращенные ресницы, за которыми сложно было распознать цвет глаз, полные кукольные губы никогда не смыкались полностью, демонстрируя ровные слишком белые зубы. Всё в ней было как будто преувеличено и ненатурально, кроме разве что розовой полупрозрачной кожи на щеках и шее. Лиза, имени которой я тогда ещё не знал, была самой шумной и смешливой в компании, и это ей шло. Наверное, я так на неё таращился, что она в конце концов обратила на это внимание и подозвала меня взмахом руки. Я подошёл, вытащил блокнот и, приготовившись записывать заказ, слегка нагнулся к ней, а она, не церемонясь, взяла моё лицо в свои руки и, демонстрируя его друзьям, воскликнула:

– Смотрите, какой хорошенький! Можно, я заберу его домой? Мам, ну пожалуйста… – притворно канючила она подруге, сидящей напротив.

Я обалдел от такой наглости, но не растерялся:

– Можно! – отозвался я как раз кстати, и вся компания покатилась со смеху.

Она отпустила меня, хотя я был совсем не против и дальше греть щеки в её ладонях.

– А он ещё и забавный, – проговорила она, отсмеявшись вместе со всеми. – Я Лиза.

Она протянула мне руку, и я слегка сжал её длинные хрупкие пальцы, стараясь не уколоться об острые как пики накладные ногти:

– Сева.

Мы не успели больше ни о чем поговорить. К сожалению, меня настойчиво призывали к другому столику и пришлось оставить Лизу с весёлой компанией, а когда я освободился, они уже ушли. Маруся убирала со стола остатки круассанов, пустые кофейные чашки и мятые салфетки. Одну из них она повертела руках и передала мне со словами:

– Сердцеед!

На салфетке значился никнейм для Инсты в ареоле отпечатка губной помады. Я сунул салфетку в карман брюк и благополучно забыл о рыжеволосой девушке на целую неделю. Вспомнил только, когда проверял содержимое карманов перед тем, как отдать штаны в стирку. Я тут же открыл Инсту и подписался на Лизу. Не прошло и десяти секунд, как она подписалась на меня в ответ, а ещё через минуту пришло сообщение в директ: «Нам нужны симпатичные мальчики для одного проекта. Снимаем клип для известного блогера. Мне нужно с кем-то целоваться на заднем плане. Ты как? Целоваться любишь?» Как можно было отказаться от такого предложения?

Сегодня, как и в тот первый раз, я не мог отвести от неё глаз, а она казалась совершенно спокойной: не избегала глядеть на меня, но и не забывала про друзей, отвечала на их реплики, улыбалась и даже смеялась, но не вызывающе, не на показ, а естественно, как всегда. Она не была из тех девушек, которые после горького расставания всему миру желают продемонстрировать, как мало уязвлены. Она ничего не пыталась доказать и именно это служило лучшим доказательством её силы и уверенности в себе. Я же никогда не умел поддержать её в трудную минуту, не умел найти правильные слова. Мне всегда казалось, что любые слова поддержки унизительны. Во всяком случае, утешать себя я никому не позволял. Лизу это не смущало. Она сказала мне при случае: «Ничего. Меня это не парит. Если нужно, я сама могу подержать себя за руку». Я усмехнулся тогда, но, узнав её ближе, понял, что она вовсе не кокетничала. Не только утешиться, но и постоять за себя она умела лучше всех, кого я знал. Однажды мы ехали в забитой маршрутке и какой-то нетрезвый хмырь ущипнул её за попу. Не успел он нагло осклабиться, как получил пальцами по глазам (хорошо, если не ослеп), а в следующую секунду согнулся от боли в паху. Все произошло так быстро, я даже не сразу понял, а когда до меня дошло, Лиза уже проталкивалась к выходу и тащила меня за собой. Мы выскочили из маршрутки и быстро затерялись в толпе. «Как ты?» – спросил я, стыдясь, что ей самой пришлось себя защищать. «Забудь!» – отмахнулась она и больше не вспоминала об инциденте. Не удивлюсь, если и я, как тот мудак из автобуса, уже выскользнул из её настоящего и стал частью прошлого, с которым она успела примириться и о котором не стоит сожалеть.

Лиза поражала своим спокойствием. Наблюдая за ней сейчас, я в который раз умилился, когда она остановила внимательный взгляд на стильно одетом посетителе за соседним столиком, а потом быстро потерла указательным пальцем уголок рта. Такая у неё была дурацкая привычка: если Лиза видела у кого-то вещь, которую ей хотелось бы иметь самой, она проделывала этот странный ритуал из неблагополучного детства. Она называла это «слизать вещь», чтобы когда-нибудь иметь такую же. Лиза росла в бедной семье без папы и, когда была маленькой, завидовала обеспеченным детям. Сейчас она зарабатывала на рекламе достаточно, чтобы позволить себе любую брендовую шмотку или сумку, но всё равно продолжала «слизывать», когда видела на других что-то, что ей нравилось. Утешительная привычка, которая пригодилась бы мне самому после того, как мать лишили родительских прав, и мы со сводным братом оказались в детском доме, или потом, пару лет спустя, когда бабка забрала меня жить к себе.

Глядя на Лизу сейчас, я понял, что, если бы у нас был второй шанс встретиться так, будто мы не были знакомы, я выбрал бы её снова. У нас было разное детство и разные обстоятельства взросления, но, кажется, мы травмированы сходным образом. Наши душевные шрамы складываются, как пазл. Цепляясь выступали и впадинами, вместе мы образовывали что-то более значительное, чем сумма нас двоих по-отдельности. И почему тогда я оттолкнул её так грубо и бесповоротно? Как ни крути, нужно разбираться в себе. Я достал телефон и настучал сообщение психологу, чтобы договориться о времени следующей встречи.

Из-за очередного утреннего опоздания меня попросили отработать во вторую смену. День получился долгим, суетным и совершенно пустым. Периметр моих передвижений в течение всей смены едва ли превысил несколько метров: три шага к кофемашине, разворот, пара шагов к раковине сполоснуть венчик или чашку, ещё пара шагов в сторону к миксерам для молочных коктейлей, ещё шаг, чтобы зачерпнуть лёд из холодильника, разворот и три шага к микроволновке, а затем на исходную к витрине с выпечкой (повторить в произвольном порядке до бесконечности). Через час такой рутины движения становятся текучими, а в голове дзен, как у тибетского монаха. К концу смены приноравливаешься настолько, что готовишь кофе с закрытыми глазами. Усталость наваливается уже потом, когда считаешь дневную выручку, и ещё больше, когда сидишь в метро, упершись затылком в тёмное стекло. Вот именно тогда не думать бы ни о чем, расслабиться, но не тут-то было. Мысли, как мухи в банке, жужжат и бьются о стенки, цыркают чешуйчатыми крылышками.