Федя опустил шторы. В комнате стало темно.

— Снова будешь снимки печатать? — спросил Алексей. — Когда же ты меня наконец учить начнешь? Давай я хоть сейчас посмотрю.

— Завтра, завтра… Понимаешь, я очень тороплюсь. Зизи знаешь, как злится, если я опаздываю. Это ведь для нее снимки.

— Подумаешь, Зинка рассердится… Не понимаю, что ты в ней нашел.

— Ладно… Я же о твоей ничего не говорю. — Федя взял Алексея за плечи и шутливо подтолкнул к двери. — Иди пока во двор, почитай. Я скажу тебе, когда кончу.

Федя включил старенький хозяйский репродуктор, висевший, на стене. Из него полились хриплые звуки марша.

Алексей сел с книжкой во дворе. Но что-то не читалось. Мысли то вертелись вокруг разговора с Иваном Ивановичем, то перескакивали на сегодняшнюю нелепую сцену в редакции, то снова возвращались к Ивану Ивановичу.

Минут через пятнадцать Федя позвал его.

— Готово. Подсушу отпечатки на солнце — и пойду.

Вернувшись, в комнату, Алексей поднял шторы и выключил голосистый репродуктор. Затем прилег на диван и раскрыл книгу.

Вдруг Алексей уловил тихий шорох. Он прислушался. Шорох продолжался. Он был еле слышен — словно кто-то медленно водил пальцем по бумаге.

Алексей соскочил с дивана и прошелся по комнате, напрягая слух. Вот здесь, как будто, в телевизоре… Нет, телевизор выключен.

Ах, вот оно что — магнитофон! Алексей открыл дверцу столика, где стоял магнитофон. Точно, он! Кто-то включил его, а выключить позабыл. Неужели Федя? Что же он записывал?

Алексей перемотал магнитофонную ленту и включил на звук. Сначала он ничего не услышал. Потом послышались чьи-то глухие голоса и топот бегущих ног.

"Вовка!" — догадался Алексей.

Мальчишка включил магнитофон перед самым их приходом, а затем спасся бегством, оставив моторчик включенным.

"Как он в комнату забрался, ума не приложу. Ведь дверь-то была на замке", — услышал он Федин голос. И тут же в ответ раздался его собственный: "Это моя вина. Забыл утром запереть".

Улыбаясь, он прослушал весь последующий разговор, нечаянно записанный магнитофоном. Потом зазвучал музыкальный хрип репродуктора, и остальные звуки уже слышались на его фоне. Отрывистое бульканье — это Федя наливает воду в бачки… Характерный щелчок ручки приемника… Для чего Федя включил его? Репродуктор орет благим матом, а он еще и приемник туда же.

А это что за звуки? Ти-ти… Ти-ти-ти… Да ведь это же морзянка!

В коридоре Алексею послышались осторожные шаги.

— Федя! Иди сюда! — крикнул он.

Никто не ответил. Он подошел к двери, распахнул ее настежь. Нет никого!

А магнитофон все продолжал пищать: ти-ти-ти… ти-ти…

Наконец писк прекратился. Снова раздался щелчок. Приемник выключили. И через несколько минут Федин голос: "…Готово. Подсушу отпечатки на солнце — и пойду".

И все. Магнитофонная пленка кончилась.

Алексей стоял в оцепенении. Значит, Федя! Веселый, бесшабашный фотограф Федя Жаркин! Стиляга по необходимости, который его так дружески встретил!

А может быть, это только случайно? Включил Федя рацию, случайно попал на сигналы, не выключил и занялся своим делом?

Нет-нет! Эти сигналы предназначались ему!

Чем больше Алексей думал об этом, тем сильнее крепла в нем уверенность, что Жаркин — шпион, охотившийся за ним, Алексеем. Кто проявил к нему повышенный интерес? Жаркин! Кто предложил жить в одной комнате — Жаркин! Кто имел возможность следить за каждым его шагом — опять Жаркин!

Он! Точно он!.. Сейчас же задержать его!

Алексей выбежал во двор.

— Жаркин! — крикнул он.

Никто не отозвался. Из-под забора вынырнула потешная рожица Вовы.

— Вы дядю Федю ищете? Он ушел.

— Давно?

— Минут пять. Или двадцать…

Алексей вернулся в комнату. Лихорадочное возбуждение прошло, и он вновь обрел способность рассуждать трезво. Пожалуй, хорошо, что Жаркин ушел, а то он, Алексей, наделал бы сейчас глупостей. Ведь Жаркин не должен ничего знать.

Надо немедленно сообщить обо всем Ивану Ивановичу и передать ему магнитофонную пленку. Это же улика, да еще какая!

Алексей снял пленку с бобины, завернул ее в бумагу и бросился на улицу.

По дороге он заскочил в будку телефона-автомата и набрал номер Ивана Ивановича.

— Слушаю, — раздался знакомый голос.

— Иван Иванович? Это я, Воронцов, — возбужденно заговорил Алексей. — Мне нужно немедленно вас видеть. Немедленно! У меня магнитофонная пленка с важной записью.

— Я закажу вам пропуск, приходите…

Алексей ворвался в кабинет Ивана Ивановича, словно вихрь.

— Знаете, кто шпион? — крикнул он с порога, забыв даже поздороваться. — Жаркин! Наш фотокорреспондент.

Иван Иванович отнесся к этой новости совершенно спокойно:

— М-да… Вы что-то говорили про пленку.

— Вот она.

Алексей положил пленку на стол. Иван Иванович выслушал его сбивчивый рассказ и нажал кнопку звонка. В комнату вошел подтянутый стройный лейтенант.

— Вызовите-ка мне Конюхова из шифровального отдела. И принесите сюда магнитофон… Да, Конюхову скажите, пусть захватит с собой текст перехваченной радиограммы.

— Как? — удивился Алексей. — У вас уже она есть?

— Есть, — улыбнулся Иван Иванович.

Вернулся лейтенант, неся в руках магнитофон. Вслед за ним пришел и майор Конюхов. Полковник поставил пленку, принесенную Алексеем, и Конюхов прослушал её, водя карандашом по листу бумаги, на котором Алексей увидел знаки Морзе.

— Молодец Жаркин, — сказал Конюхов, закончив сверку. — Записано точно.

И только сейчас Алексею стало ясно, откуда появилась радиограмма в управлении госбезопасности…

Первое, что увидел Алексей, выйдя на улицу, была ехидно улыбающаяся физиономия Феди Жаркина.

— Наконец-то… — сказал он. — Я думал, тебя уже оттуда не выпустят.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Агентурная разведка донесла — ха-ха-ха!.. Только я вышел из управления, смотрю — мчит на всех парах знакомая личность. Окликнул тебя — какое там! Ты что, шпиона поймал?

Алексей почувствовал себя неловко. Он коротко рассказал о своей ошибке. Глаза Феди заблестели, он кусал губы, с трудом сдерживая смех, но все же не выдержал и расхохотался на всю улицу.

— Ой, не могу… Шерлок Холмс! — бросал он сквозь смех. — Вот это да!.. — И вдруг перестал смеяться. — Послушай, а дверь ты, по крайней мере, запер? Этот Вовка… Ведь у меня там все реактивы…

Алексей остановился.

— Забыл, честное слово, забыл!

Оба рассмеялись и пошли дальше, дружески беседуя. Чувство неловкости, которое испытывал Алексей перед Жаркиным, быстро развеялось.

Сергей Павлович Семенов вышел из кабинета директора со смешанным чувством удовлетворения и досады. Мокшин беспрекословно согласился выполнить все, что он ему предложил. Это, конечно, очень хорошо. Но почему он вел себя так странно? Почему он не отказывался, не возмущался, не спорил? Это было бы понятно. Кому хочется добровольно ставить под угрозу свое положение, свое благополучие, свою жизнь, наконец!.. А стал бы Мокшин сопротивляться, он бы тогда припугнул его, доказал бы, что нет другого выхода и в конце концов добился своего. Но Мокшин не сделал даже и попытки к сопротивлению. Опустив глаза, молча выслушал Сергея Павловича и сказал чуть слышно: "Хорошо, сделаю". И все!

Так Мокшин ни разу и не взглянул на Сергея Павловича во время разговора. Он словно прятал глаза.

Странно… А не задумал ли Мокшин что-нибудь предпринять? Например, пойти в контрразведку…

От этой мысли у Сергея Павловича мороз пошел по коже… Нет-нет, не может быть! Мокшин не способен на такой шаг. Он трус, а трусы, как известно, не могут бороться. Опасность гипнотизирует их, словно удар кролика, и они, безвольно опустив руки, покорно бредут навстречу гибели…

Эти сложенные на столе пухлые, дрожащие руки… Капельки пота, стекающие с виска к подбородку. Мясистые губы с потрескавшейся, похожей на рыбью чешую кожей… Розовый затылок, усеянный черными точками угрей и втянутый в плечи, словно в ожидании удара… Нет-нет! Мокшин никуда не пойдет. Он вне себя от страха — это же сразу видно…