По натуре своей Копылов мог спокойно выстрелить в кого угодно, но при всём этом он не испытывал чувства радости или злобы, а просто принимал факт лишения человека жизни, как необходимость собственной безопасности. Носил он мундир собственной части, на котором к месту вписывался аксельбант из Уланского этикетного шнура. Синие галифе с красными лампасами, сапоги, начищенные до блеска, показывали, что их хозяин ценил порядок в своём обмундировании.

***

Пленные шли усталой походкой, босыми ногами гоняя дорожную пыль. Петров осматривался по сторонам, а Никифор шёл с гордо поднятой головой и, оглядывая казаков орлиным взором, буркнул окровавленными губами Петрову:

– Штаб у них здесь, наверное.

– Похоже на то, – ответил Петров.

Зорин обернулся и, глядя на пленных, весело окрикнул на них:

– Шевели ногами, не отставать.

Никифор не боялся белогвардейцев. Он вообще по жизни в свои тридцать лет никого не боялся. Терять ему нечего было, потому, что выбрал он дорогу гонимую и о жене только думал с печалью, что может и не свидятся они.

Конвой поравнялся с подъездом штаба. Заприметив Копылова, Зорин обрадовался и, улыбаясь, проговорил ему:

– Здравия желаю господин поручик.

– Здравия желаю Зорин. Ты кого это выловил?– ответил Копылов.

Зорин показал нагайкой на пленных и с усмешкой сказал:

– Они на разъезд генерала Шатрова напоролись в лесу. Их всех в «капусту» порубали господа казаки, только вот двое и осталось, – потом добавил, показав нагайкой на Никифора, – а этот видать у них главный. Уходил как ветер, пока коня под ним не подстрелили.

– И куда их определили?– спросил Копылов.

– Пока под замок, в холодную. Послушай дружище, ты как вступил на должность адъютанта, так совсем перестал нас навещать. Может, вечером заглянешь? В картишки перекинемся, осушим бутылочку, потолкуем, – с надеждой в голосе проговорил Зорин.

– Зорин, мне, по правде говоря, уже самому надоело ходить в адъютантах. Сам не знаю, чем занимаюсь. Целый день только и делаю, что приказы жены полковника Сычёва исполняю по его велению, – жалился Копылов.

– Села она ему на шею, – съязвил Зорин.

Копылов наморщил нос и тяжело вздохнув, продолжил:

– Им как Бог послал сынка под старость, так они только о нём и думают.

– Его превосходительство, Григорий Петрович последнее время потворствует Сычёву. Тот у него в фаворитах ходит, – продолжал язвить Зорин.

– Сычёву сегодня генерал вручал наградное оружие, от командования, я присутствовал на вручении. У револьвера рукоятка в перламутре с надписью памятной. Григорий Петрович конечно генерал по званию, но не командующий фронтом, а на рукояти себя поставил указом о награждении.

Зорин, рассмеявшись, подковырнул:

– Генерал Шатров авторитет. Сычов его получил награду за заслуги перед Отечеством по предоставлению фуража и провианта. Рука руку моет. Ясно. Ты, я смотрю, тоже животик распустил.

Зорин деликатно похлопал ладонью по животу Копылова и оба они рассмеялись.

– Да ладно тебе, поди, завидуешь? – отшутился Копылов.

1920 год. Лето.

Сотник Вахромей Ипатьевич подъехал к штабу верхом на конях с четырьмя казаками и, оглядев пленных, искоса приветствовал поручика Копылова кивков головы, а Зорину лично выказав благодушие, дабы часто с ним встречался по службе, произнёс:

– Здоров будешь Зорин.

– И вам почтение Вахромей Ипатьевич, – ответил Зорин.

– Голытьбу на распыл ведёшь?– пытал сотник.

– Пока под замок посажу, – осторожничал Зорин.

Сотник закрутил конём, бросил словами злобу в счёт Никифора:

– В овраге закопать их надо живыми, чтобы свет милым не казался.

Никифор смотрел на Сотника из-под бровей злобно и Сотник, разжёвывая слова, произнёс ему с угрозой:

– Что смотришь на меня злобно? Зенки твои бесстыжие. На чужой каравай рот раззявили, голытьба босоногая.

Сотник наотмашь ударил нагайкой Никифора, но тот перехватил её рукой и не отпускал, держал крепко, без страха в глазах. Казаки Сотника всколыхнулись, оголили клинки, вынув холодную сталь из ножен, с затаённой радостью на лицах.

Сотника передёрнуло телом от наглости Никифора и он, сквозь зубы процедил ему, чтобы не выдать своё негодование перед казаками:

– Смотрю больно смелый ты. Ну-ка, руки убрал прочь!

Никифор отпустил нагайку и ответил Сотнику спокойным голосом, но вызывающим тоном:

– Велика ли забота правым быть, да нагайкой охаживать тех, кто ответить не может.

Казаки Сотника засмеялись поначалу, а потом трое казаков, скаля злобно зубы, окружили верхом на конях Никифора, четвёртый отъехал к стойлу, слез с коня и привязал его к перекладине за уздечку.

Сотника зацепил смелый ответ Красного командира и что-то туманом, из далёкого прошлого накатило на него седою памятью. Но не смог он вспомнить, из-за лютой ненависти к новой Советской власти, из-за своего, хотя ещё крепкого сложения, но седого возраста, мальчонку босоногого со своей станицы, которого сам и учил владеть оружием. Не помнил Сотник лица того мальчика, который лучше всех научился на палках драться и владеть приёмами казачьего боя, стёрло время память.

Не помнил он его отца, который для сына своего поменял часть надела земли на коня, упросив тогда ещё не Сотника, а крепкого станичного казака с крестами на груди за бои, научить его сына, вместе с зажиточными пацанами наравне держать крепко клинок, чтобы сын с детства чувствовал силу, переданную от воина.

А, мальчик вырос и выбрал путь другой, пошёл с той властью, которая идеей свой поделилась с простым людом и не гнушалась бедностью. Был выбор для мальчика, ставшего мужчиной, завоевать своё место под солнцем, без классового разделения. Застила лютая ненависть глаза Сотнику и произнёс он Никифору, не помня давнего прошлого:

– Ой, ли, нагайка для тебя в самый раз, али тебя клинком рубануть, чтобы пыл твой остудить?

Никифор узнал Сотника, но даже бровью не повёл, только посмотрел по сторонам и, видя коней привязанных к перекладине стойла, решился бежать и для этого начал сам провоцировать седого, напыщенного казака на ситуацию удобную для своего замысла. Он дерзко ответил Сотнику словами, как плевком в лицо:

– Рубани, тебе ж не зазорно убивать безоружных.

– Ах, ты щень, – завёлся Сотник в ответ, тоже ища повод на драку. Он закрутил конём, а казаки его гарцевали жутью на скакунах вокруг пленных.

Зорин не на шутку заволновался, зная нрав Сотника и добро, сказал ему:

– Не затевай бучу, Вахромей Ипатьевич, пленных ещё не допрашивали. Генерал Шатров приказал не трогать красно-пузого. Ты посмотри на него, еле на ногах стоит, того и гляди раньше времени помрёт. Что я Григорию Петровичу отвечу?

Копылову было скучно и он, пожелав повеселиться, успокаивая, похлопал дружески по плечу своего закадычного дружка:

– Тебе-то чего Зорин, пусть потолкуют, а мы на комедию поглядим. И так скука зелёная. Не переживай, штабные все разъехались, остался только писарь и дневальные. Генерал Шатров с Сычёвым отмечают награждение полковника.

Скучно было всем. Казаки и солдаты, от скуки ради подходили к месту нарастающей конфликтной ситуации.

Копылов подошёл к телеге с амуницией, достал клинок из кучи скарба и, возвратившись к Никифору, протянул ему холодную сталь, подначивая ситуацию, о которой только и мечтал Красный командир.

– Бери, ты же смелый, ответь Сотнику, – с издёвкой, проговорил Копылов.

Казаки смеялись, улюлюкали над Никифором, видя состояние слабости его тела.

– Это тебе не с колокольни брехать, – злорадствовал один из казаков.

Никифор притворно, как профан, с глупым выражением лица оглядел клинок, а казаки и солдаты предвкушая увидеть балаган, раздались в большой круг.

– Это чтобы вам оправдание было, мол, я с оружием на вас напал? – уточнил Никифор.

Сотник обнажил свой клинок и сурово предупредил Никифора:

– Не базлай. Назвался груздём, полезай в кузов.