Метсиев шлёпнул Анну по ягодицам ладонью и приказал:

– Отцу родному перечить? Давай, одна нога здесь, другая там.

– Вам надобно вы и бегайте, – дерзко ответила Анна и выбежала из залы в сени, захлопнув дверь.

***

Анна плакала в сенях, уткнувшись лицом в ладони, стоя в углу под лестницей входа в мансарду, когда Метсиев вывалился из залы с пустой бутылью из-под самогона в руках. Он подошёл к дочери и властно проговорил:

– Ты что это взбеленилась у меня? Перед людьми меня позоришь? Ну-ка иди, возьми бутыль и принеси самогона. Быстро, кому говорю?

Анна захлёбывалась слезами, уж так она не хотела замуж идти за борова старого, что жуть её брала. Мечтала она о жизни церковной, в храм хотела пойти служить, посвятить себя Богу, но никак не хотела, чтобы касались тела её жирные пальцы барина Анохина, и она с укором ответила отцу:

– Ты меня за деда замуж отдаёшь. Я кто тебе, дочь родная или падчерица? Не хочу я замуж, я в церковь хочу пойти служить.

– Ты, что Нюрка артачишься?

– Глаза мои не смотрят на ваш самогон. Не пойду я, – взбеленилась Анна.

Метсиев ухватил Анну за ухо, провернул его резко, прикрикнув злобно:

– Отцу перечить собралась? Сказал, пойдёшь.

Метсиев продолжал крутить Анне ухо, пока девушка не присела от боли с возгласом отчаяния:

– Ой, мамочки мои, больно-то как!

– Я тебе покажу, как отца не слушать, – кричал Метсиев.

Анна вырвалась из его крепкой хватки и отбежала в противоположный угол сеней. Пьяный отец подошёл к ней вплотную и со всего маха дал ей оплеуху, да так, что дочь его на пол упала и потеряла сознания.

1920 год. Лето.

Через неделю Метсиев с младшим сыном Денисом и оглохшей от удара отца своего на одно ухо дочерью Анной продавали картошку на привозе около станции. Закончив дела, подсчитав барыши, Метсиев остался довольным своей прибылью, сел в телегу за вожжи. Денис прыгнул на задок телеги, а Анна, укутанная в шаль села в середину, открыла книгу божественную и принялась читать.

Народа было много торгового. Станция Усолье так и кишела и покупателями, и продавцами, которые создавали муравейником движение на рынке. Станция была под властью Советов и красноармейцев на ней, всего, наверное, десятка два было со старшим, но патруль ходил исправно.

Кулаков много было там. Приехал на рынок и Анохин со своими холопами, масло продавали, муку, яйца. Голодно было на ту пору. Рассчитывались кто чем, или менялись. Кто-то ценности отдавал за провиант. Короче яма провальная там была.

Как узнал Анохин, что Анна оглохла на ухо, так и отказался от бракованного подарка. Анна и рада была радёшенька. Легче ей даже стало после того, как оглохла, слова бранные слышать меньше стала.

***

Паровоз на станции в Усолье стоял под разгрузкой. Тимофей Аркадьев в форменном кители путейца стоял у переезда с машинистом Гаврилой и трепался, так от скуки ради, глядя на человеческий муравейник. Тимофей находился с оказией на станции, груз сопровождал и, передав его начальнику станции, ждал отправки состава обратно, чтобы вернуться восвояси. Сам он жил в городе Боровске, Калужской области и работал на железной дороге сопровождающим грузов. Груз пока дошёл до назначения много раз перекладывался с одних составов на другие и за ним « Глаз да глаз нужен был». Тимофей был коммунистом со стажем, верным партии и революции.

Оставил Тимофей за спиной у себя уже сорок пять лет. Нажил себе дом с хозяйством и жил одинокой жизнью, не мечтая даже семьёй обзавестись. Ходил он с костылём, на деревянном протезе левой ноги, но это ему не мешало в работе. Характером обладал твёрдым, страха не перед кем не испытывал и все поручения начальства выполнял строго, по правилам исправно, как наказывали.

Рядом с переездом стояли трое патрульных Красноармейцев, так для порядка, показывая, что есть и власть народная, и спорить с этим было бесполезно.

***

Метсиев после рынка переезд проезжал, и колесо телеги переднее накатило в яму между рельсом и настилом гнилым, застряло. Метсиев плюнул в сердцах, слез с телеги, посмотрел под колесо и сказал Денису:

– Сынок, давай подтолкнём телегу.

Денис спрыгнул с телеги, а Метсиев покосился на дочь и добавил в её адрес:

– Нюрка, слазь с телеги.

Анна уткнулась в книгу, молчала. Денис не любил сестру. Она его частенько, то коромыслом огреет, то ведром с помоями обольёт, за то, что он её иногда втихаря лапал, так, как к самогонке пристрастился, а с женским полом ещё дел не имел. Сестра конечно вроде, но по пьяному делу отец как-то сболтнул при братьях, что мать их убралась, потому, что грех за собой имела с мельником и, мол, Анна им сестра только единоутробная, а ему вообще может подстилкой быть.

С тех пор Денис и тренировался на ней, чтобы чувствовать себя увереннее с женским полом. Анна плакала, но отцу ничего не говорила, боялась его.

Денис, со злорадством в голосе, проговорил отцу:

– Батя, ты, как ей ухо крутанул, она и слышать перестала. Ей теперь орать на ухо надо.

Метсиев толкнул Анну в плечо кнутом и она, соскользнув с телеги, упала на землю, при этом охнув:

– Ох, Господи.

***

Патруль с тремя Красноармейцами дежурили у переезда, а Тимофей стоял с Гаврилой напротив, лузгал семечки и, отсыпая часть в ладонь Гавриле, рассказывал:

– Груз сдал, как положено, теперь поеду обратно к дому в Боровск. Дорога не близкая.

В этот момент Тимофей увидел, как Метсиев глумился над Анной, столкнул её с телеги со словами:

– Нюрка, тебе говорю глухомань лесная.

Анна сидела на земле, держалась рукой за ногу и беззвучно плакала, а Метсиев говорил сыну:

– Что она там расселась? Подними её.

Тимофей шустро проковылял к телеге Метсиева, подошёл к Анне, опередив Дениса, помог ей подняться на ноги, отряхнул её одежду от грязи. Анна с благодарностью посмотрела на доброе выражение лица Тимофея и промолвила:

– Спаси Господи тебя мил человек за доброту твою.

Метсиев обошёл телегу, оттолкнул Тимофея от Анны, бросив скупо словом:

– Помог и иди с Богом.

Он повернулся к Анне и, вытаращив на неё глаза, прошипел змеёю: – Что рот раззявила, иди, толкай телегу с Денисом, – при этом толкнул её в спину, так, что она на телегу-то и повалилась.

Тимофей на это действие оттолкнул Метсиева в сторону, обнял нежно Анну за плечи и также добро продолжал с ней говорить:

– Ушиблась, поди? Как зовут-то тебя милая?

Анна смутилась, но ответила:

– Нюра Метсиева.

Какое-то непонятное чувство сыграло в ней, подумала она, что этот мужчина, на протезе с клюкой в руках послан ей самой Судьбою.

Денис подошёл со спины к Тимофею, развернул его к себе лицом, взял за «грудки» и, дыша ему в лицо перегаром, грубо сказал:

– Тебе что надо, колченогий? Ковыляй отсюда по добру по здорова.

Народ начал собираться у телеги, так зеваки, чтобы посудачить и тут Анохин появился со своими холопами.

Тимофей без страха, спокойно ответил Денису:

– Ты почто обижаешь человека?

– Она дочь моя, что хочу с ней то и делаю, – встрял Метсиев и продолжил Анне:

– Что встала? Толкай телегу.

– Не отец ты, упырь болотный, – откровенно заявил Тимофей кулаку Метсиеву.

– Что, – возмутился Метсиев, – это я-то упырь? Ах, ты, вша на гребешке. Голодранец колченогий. Да я тебя сейчас плёткой промеж ушей твоих полосну, – и замахнулся кнутом на него.

Тимофей клюкой ткнул в грудь Метсиеву и тот, присев на полусогнутых ногах, заголосил Белугой:

– Миряне, да где это видано, чтобы отца дочери всякие уродцы палкой в грудь тыкали!?

Анохин с Гордеем и Фомой протиснулись сквозь толпу к Тимофею и Фома подстрекать начал людей:

– Красноармейцев тут всего-то на станции ничего, давай им бока намнём, чтоб знали наших.

Фома ударил кулаком Тимофея по лицу со словами:

– Получи по соплям заступник.

Хотя протез, конечно, мешал быстро двигаться Тимофею, но он устоял на ногах.