— Я компенсирую это позже, — обещаю.

— Куда ты? — Она смотрит в окно. — Ещё рано, и если Эрис не здесь…

— Мне нужно идти, — быстро говорю я. — Вернись в свои покои. Жди меня там. Я приду за тобой, как только закончу. Скоро.

Она слегка прикусывает нижнюю губу, но жест длится лишь долю секунды. Её выражение слегка омрачается, и грудь вздымается, когда она глубоко вдыхает.

Здесь, в тёплой полутьме мира теней и снов, существует вселенная, в которой мы завтракаем вместе после блаженной ночи без сна. А там, за её пределами, трудно понять, есть ли вообще для нас место.

— Я попрошу, чтобы приготовили противозачаточный настой и отнесли его в мои покои, чтобы ты могла забрать его позже, — говорю я.

Она качает головой.

— Я сама его приготовлю.

— Ты умеешь это делать?

Одэтт слегка улыбается, но не так хитро, как, возможно, ей хотелось бы. Возможно, она считает, что я совсем её не знаю и, возможно, никогда не будет времени узнать её полностью.

Мне хочется сказать ей, что всё, что я уже знаю, достаточно для того, чтобы не волноваться, сколько времени уйдёт на познание остального; но она опережает меня.

— А ты? Что знаешь о лекарствах, противоядиях и ядах?

Я поднимаю брови.

— С чего ты взяла, что я что-то знаю?

— Ты же практикуешь иммунитет к ядам, не так ли?

— Как ты…? — Замираю. Конечно, она знает. Это же она. — Я подумал, что это хорошая идея, учитывая… обстоятельства.

— Ты боялся, что я тебя отравлю, — догадывается она.

— Когда мои подозрения относительно твоей личности стали более серьёзными, я вспомнил тот день, когда ведьмы из Лиобе наложили на тебя проклятие, и все эти склянки с растениями, корнями и токсинами, которые ты, казалось, знала вдоль и поперёк. Тебе было бы до смешного легко это сделать.

— Что ты принимаешь?

Из меня вырывается короткий, резкий смех.

— Пурпурный гриб и морный плющ.

Она улыбается.

— Лучше сочетать это с ядом серебристого паука. Так ты будешь более защищён.

— Может, мне прекратить. Мне не нравится ни вкус, ни тошнота, ни удушье…

Одэтт начинает улыбаться, но её улыбка гаснет, сменяясь куда более мрачной гримасой.

— Лучше не прекращай. Пока нет.

Мне хочется спросить, почему и кого мне опасаться. Мне хочется, чтобы она рассказала, кто её враги, и пообещать защитить её; но мне кажется, это слишком серьёзный разговор для этого момента. Поэтому я подхожу к ней, наклоняюсь и дарю поцелуй, слишком быстрый и скромный, чтобы не поддаться искушению.

— Когда вернусь, поговорим о важных вещах, — обещаю я, — например, что будем делать с нашими браслетами.

Одэтт проводит руками по моим плечам и рукам. Её пальцы касаются ткани рубашки, словно в поиске ответа.

— Одна из вещей, что мучает меня сильнее всего, — это мысль, что ты должен нести это бремя вместе со мной, страдать от той же судьбы…

— Ты спасла мне жизнь, Одэтт.

Когда я произношу её имя, её зелёные глаза поднимаются на меня с удивлением, как будто она всё ещё не привыкла его слышать.

— Если бы я могла вернуться назад, я бы заключила сделку иначе, — шепчет она. — Если бы всё зависело только от меня, если бы это было в моей власти, этот ужасный знак исчез бы с твоего плеча прямо сейчас.

Её пальцы сжимают мой бицепс в тёплом, нежном жесте, вызывая в душе огненный отклик, наполняющий каждый уголок моего существа.

Я снова наклоняюсь, чтобы украсть ещё один быстрый поцелуй, и улыбаюсь.

— Позже.

— Позже, — соглашается она.

И я прощаюсь.

На пути к своим покоям я встречаю Нириду с мрачным выражением лица и подозрительным взглядом.

— Что ты там делал? — спрашивает она

Она уже в своей боевой экипировке: в брюках для верховой езды, рубашке и кожаных доспехах, с блестящими ремнями и оружием, готовая к бою.

— Ничего. Разве я не здесь?

— Не слишком подходяще одет, — замечает она.

— Я заскочу в конюшни перед отправлением, не переживай.

Мог бы переодеться и в своих покоях, но не хотел давать поводов для вопросов и сомнений.

Нирида вздыхает, понимая, что ей придётся подождать ещё немного.

— Это недалеко, чуть южнее столицы. Всё становится хуже очень быстро, Кириан.

— Знаю. — Я глубоко вздыхаю. — Мы отправимся вдвоём, без солдат.

Она соглашается, и мы оба отправляемся в путь.

Дочь Мари

Задолго до того, как она создала ведьм, ещё раньше, чем появились Эгузки и Иларги, Мари дарит жизнь дочери: своей первенце.

Несмотря на то, что это её любимица, рождённая из магии и любви, она не может жить рядом с ней, ибо она не совсем божество.

Она смертна, но её магия более могущественна, чем та, что достанется соргинак. Тёмная магия, сотканная из света и теней…

Дочь Мари не просто смертная, не просто ведьма и тем более не просто тёмное создание. Она одновременно всё это, и ничто из этого.

Девочка обладает силой штормов, моря, земли и огня. Однако она не может использовать её, если не остаётся собой; это её единственное ограничение. На неё не распространяется закон троекратного возмездия, который будет сдерживать чары соргинак, которых Мари создаст позднее, и это не коснётся ни её детей, ни их потомков.

Мари больше не создаст магическое существо с такой силой.

Дочь Мари вырастет, полюбит смертного и родит от него троих детей, которые унаследуют всю её мощь. Она не растворится в крови смертного и из поколения в поколение останется неизменной.

Создания, рождённые из магии и тьмы, распространятся по Земле. Сперва все они будут помнить Первую Дочь и возносить молитвы её матери и отцу, осознавая истоки своих даров.

Но время пойдёт вперёд: наступят войны, катастрофы, на свет явятся новые существа, изменяющие мир и его людей, и постепенно Первая Дочь начнёт исчезать из памяти поколений. Сначала она станет легендой, рассказываемой во время отсаила. Затем она окажется запертой в стенах домов, где старики будут вспоминать её в сказках на ночь. Когда боги перестанут ходить среди смертных, а магия станет чем-то редким, ценным и даже опасным, только самые древние шабаши будут помнить Первую Дочь и начнут называть её ведьмой, хотя она и не ведьма.

В этом неестественном разделении между магическим миром и миром смертных, в разделении, рожденном страхом, шабаши примут существ, рождённых из магии и тьмы, и те найдут в них свой дом. Они будут править шабашами, ведь станут самыми могущественными ведьмами, свободными творить и разрушать по своему желанию, почти как древние боги.

Так будет, пока некоторые смертные не создадут ложного бога и не придумают лживые истории, оправдывающие их страх и зависть к неизвестному и тому, что они не могут обрести.

Спустя годы одна королева прикажет убить любовницу своего мужа, а вскоре после этого знахарка, под пытками солгав, признается, что она соргина, спровоцировав новую войну с магией, которая начнётся в лесу Нирия.

Многие потомки Первой Дочери, лидеры самых могущественных шабашей, соберутся, чтобы защитить лес, но ничто не остановит резню, унесшую тысячи жизней, и это место станет известно как Лес Гнева.

Десятки шабашей будут уничтожены. Одни соргинак сбегут на север, другие спрячутся. И в хаосе войны, в ужасе, некоторые Львы, знающие правду о тех, кто сильнее соргинак, увидят в этом возможность… и украдут десятки детей.

Детей, рождённых из магии и тьмы, детей с первозданным даром Первой Дочери.

Детей, которые окажутся в Ордене, вырванные из семей, лишённые корней и обречённые жить взаперти в клетке из плоти и костей.

Они вырастут, оставаясь не теми, кто они есть на самом деле, пока одна из дочерей Мари не вернётся домой, не разорвёт цепи ради любви и, не осознавая, совершит чудо с помощью своей силы; всего лишь малую часть того, на что она способна.

И будет так, потому что дочь Мари — не просто смертная, не просто ведьма и не просто тёмное создание…