Вы, вероятно, знаете, что расторжение брака возможно было в том случае, когда один из супругов уходил добровольно в монахи. Значит, Соломонию надо было постричь в монахини. Но она не считала себя ни в чем виноватой и в монастырь не собиралась. Если она и пыталась при помощи каких-то народных целительниц и знахарок узнать, суждено ли ей быть матерью, то это было вполне в духе времени и причиной какой-то опалы и наказания со стороны Церкви быть не могло. И ее насильно постригли в монахини. Существует рассказ о том, как ее постригали: она сопротивлялась, не давала надеть на себя монашеские одежды и громко заявляла о том, что это делается насильно, против ее желания, и тогда ближний боярин Василия III Шигоня Поджогин хватил ее плетью по лицу (все это происходило в соборе {стр. 73} Рождественского монастыря у нас, в Москве, на Рождественке). Здесь фактически имело место нарушение сразу двух канонов: нельзя разводиться и нельзя насильно постригать в монахини.
Даниил все это разрешил и покрыл, обосновав благом государства. И даже написал два послания, где чрезвычайно энергично, талантливо говорил о невозможности расторжения брака, освященного Церковью. Все это совпало по времени. Даниил вообще был плодовитым писателем по религиозным вопросам (богословом назвать его как-то язык не поворачивается). И это совпадение во времени двух посланий клирикам и пастве и его собственных действий ярче всего остального говорит о том, что это была за личность. Посланий у него было очень много, его труды до революции были изданы солидным томом. Очень интересное чтение — он был на редкость умным человеком.
Так вот представьте себе, как должны были отразиться на образованном обществе, на боярском сословии такие события. Какой соблазн, какие обсуждения, какие мнения. Для одних все, что делает великий князь, законно, для других налицо нарушения канонов, законов, обычаев, традиций — словом, безобразие. Второй брак последовал спустя два месяца после расторжения первого, из чего следует вывод, что вторую свою невесту Василий III присмотрел заранее, еще будучи человеком женатым. Это была Елена Глинская, дочь Василия Львовича Глинского, племянника знаменитого князя Михаила. Этот князь прославился тем, что будучи богатейшим магнатом Литвы, он повздорил с новым литовским великим князем, изменил ему и перешел на московскую службу. Естественно, Москва одобрила это замечательное событие, поскольку тем самым Литва страшно ослаблялась. В известной степени он способствовал приобретению Смоленска. Правда, потом он повздорил с Василием III и решил изменить ему, но здесь уже была не Литва, и когда он собирался, бросив ряды московской рати, уехать к литовской, он был схвачен и довольно долго имел возможность наслаждаться видом из застенков. Его не пытали, и даже голодом не морили, просто держали взаперти. Только после заключения второго брака, согласившись на уговоры своей молодой жены, Василий разрешил его отпустить из тюрьмы.
Этот брак послужил соблазном для московского общества. Забегая вперед, скажу, что дети, которых желал Василий III, родились далеко не сразу, что, естественно, способствовало увеличению сплетен по Москве, тем более, что Елена Глинская была воспитана далеко не так, как воспитывались московские боярышни. Ее родственники учились и живали в Европе, и вела она себя смело, не по-московски, очень многие ее манеры казались просто предосудительными, поэтому ходили слухи, что дети ее не были детьми Василия III. Естественно, подтвердить эти слухи было невозможно.
Но вот что любопытно. Существует предание о том, что когда родился наконец в 1530 году долгожданный сын, первенец, который при крещении получил имя Ивана в честь Иоанна Предтечи, то день рождения этого ребенка в Москве был отмечен громом и молниями, бурей воздушной, что служило как бы скверным предзнаменованием. Я думаю, верить подобным вещам не следует. Но впоследствии в истории о великом князе московском Андрей Курбский, рассказывая об обстоятельствах второго брака Василия III и появления его первенца, в одну фразу уложил мнение многих москвичей по этому вопросу: «В законопреступлении и сладострастии родилась лютость». И действительно, об Иване Грозном лучше, пожалуй, не скажешь.
К этому же времени относятся и события, связанные с жизнью и трудами, мучениями, гонениями другого великого русского писателя — святого Максима Грека. Максим Грек, в миру Михаил Триволис, родился в Греции, в городе Арте, и по достижении, видимо, совершеннолетия, уехал в Италию для завершения своего образования. В Италии он успел пожить в разных городах, поучиться в разных университетах, побывать на лекциях разных ученых. Он жил в Падуе, Болонье, Милане, Венеции, больше всего во Флоренции, знаком был со знаменитым венецианским издателем Альдо Мануцием и очень близко сошелся с некоторыми знаменитыми итальянскими гуманистами. Совершенно очевидно, что он блестяще знал не только свой родной греческий язык, но и латынь, и итальянский. Время, в которое он жил во Флоренции, знаменито не только тем, что тогда жил Боттичелли, возрастал Микеланджело, творили другие великие мастера Возрождения. Это было время упадка римского престола и проповеди знаменитого Джироламо Савонаролы, который обличал пороки папства, борясь именно с пороками, а отнюдь не с системой власти римских первосвященников. Савонарола был осужден и заживо сожжен на костре в центре Флоренции. И вот под влиянием проповеди, а может быть, мученического конца Савонаролы Михаил Триволис принимает постриг в католическом флорентийском монастыре Сан-Марко приблизительно в 1502 году. Пробыл он там около двух лет. В 1504 году он уезжает из Италии, но не к себе на родину, в Арту, а на Афон, где возвращается к Православию и вторично принимает постриг в Ватопедском монастыре с именем Максима.
Спустя приблизительно 10 лет на Афон прибывает посол из Москвы от великого князя Василия III, который просит афонских старцев отослать в Москву инока Савву, знатока языков, чтобы он в Москве сделал перевод толковой Псалтири и разобрал и упорядочил княжескую библиотеку. Савва был болен и уже не очень молод, и протат, то есть совет настоятелей афонских монастырей, решил послать инока Максима как одного из самых образованных монахов и при этом человека несомненно православного. Значит, он уже обрел репутацию человека, отошедшего от католических заблуждений и ставшего истинно православным.
И вот в 1516 году Максим появляется в Москве. Путь его был не близким и не быстрым, потому что надо было добиться от турецкого правительства разрешения на проезд через Турцию и Болгарию. За время путешествия он успел, благодаря своим попутчикам, ознакомиться с русским языком и, приехав {стр. 74} в Москву, вполне уверенно мог объясниться по-русски. Он был поселен в Чудовом монастыре и принялся за работу.
Сначала он переводил на латинский язык, а московские толмачи переводили с латыни на славянский — прямой перевод был ему пока не под силу. Но обладая, вероятно, поразительными лингвистическими способностями, он очень быстро изучил русский язык во всех его тонкостях и не только начал делать прямые переводы, но и сам писал по-русски так, как будто родился в Москве.
Естественно, что московские книжники, узнав, что в Чудовом монастыре поселился такой человек, стремились в его келью, чтобы поговорить, что-то узнать, о чем-то посоветоваться. И вот вскоре умы начинает будоражить история с разводом и вторым браком великого князя. Инок Максим не вел никакой агитации против великого князя, это было совершенно не его дело. Но, вероятно, устную справку насчет канонов он кому-то дал. Естественно, Даниил об этом узнал. В 1525 году он учинил над Максимом Греком довольно гнусное судилище (надо полагать, получив «добро» от великого князя, с которым они оба пострадали от авторитета Максима). Преп. Максима обвинили в сознательном искажении текстов, ему стали инкриминировать чуть ли не шпионаж в пользу Турции. Естественно, ни о каких оправданиях речь идти не могла. Он был осужден и заточен на 6 лет в Волоколамском монастыре в таких условиях, что только Божией волей он остался жив. Его поместили в полуподземную камеру, без всяких сношений с внешним миром, в чудовищные условия, если иметь в виду отсутствие воздуха, сырость, холод и т. д.
