{стр. 55}
Мы не знаем, как было на самом деле, но факт тот, что подобная история была действительно рассказана на пиру. С пьяных ли глаз московский боярин ее поведал, а может быть, здесь был тонкий расчет — кто-то хотел взорвать ситуацию. Софья Витовтовна, мать великого князя, дама с очень твердым характером, обвинив Василия Косого в присвоении чужого добра, взяла и сняла с него пояс. Это было, может быть, самое страшное оскорбление в средние века, которое можно было нанести князю, потому что пояс этот служил символом власти, символом княжеского достоинства. Пояса были чрезвычайно богаты и хранились в казне, переходили по наследству. Естественно, что после такого оскорбления Косой тут же со своим братом уезжает в Звенигород, и через несколько недель вспыхивает война.
Не буду утомлять вас изложением всех перипетий этой войны, скажу только, что не было в ней битвы, стычки, осады, которую бы не проиграл, в которой не потерпел бы поражения великий московский князь Василий Васильевич. Он был щедро одарен отсутствием какой бы то ни было удачи в течение всей этой усобицы. Самое поразительное, что несмотря на то, что он проиграл все битвы, неоднократно был захвачен в плен, неоднократно отрекался от московского великого княжения в пользу своих обидчиков, успел побывать в татарском плену, потому что был разбит татарами под Суздалем, наконец, был ослеплен в 1446 году, — но все равно из этой войны он выходит победителем. Да кроме того еще и округлив границы Московского княжества за счет нижегородских земель.
Потрясающая вещь: полное, казалось бы, ничтожество как политик, как государственный деятель, как полководец — но побеждает своих удачливых противников. Москву захватывают, его ссылают в Коломну, и за ним устремляется Москва: бояре, духовенство, ремесленники. Оказывается, что звенигородские князья могут княжить в Москве только номинально, потому что подданных там не окажется очень скоро. Москве, видимо, были неважны личные достоинства князя, им важен был тот порядок, благодаря которому Москва стала Москвой. Ты мог быть полным ничтожеством, но ты наш князь, и этого вполне достаточно. Все остальное мы сделаем сами.
Из Коломны он возвращается в Москву только потому, что его оппоненты не могут в Москве княжить, и они это понимают. В первый раз как будто пронесло. Но и последующие разы будут точно такими же. Когда великий князь избавится от первого своего обидчика Василия Косого (избавится традиционным способом: Василий Косой будет взят в плен и ослеплен — видимо, по приказу московского князя), то это московскому князю аукнется тем же самым, и довольно скоро. Он тоже попадет в плен: один из помощников Дмитрия Шемяки его захватит в Троицком монастыре по время богомолья и вытащит буквально за уши из Троицкого собора. Его отвезут в Москву и ослепят. После этого он уже никто — какой же глава государства слепой? Его сошлют, потом ему дадут в удел Вологду, он подпишет так называемые проклятые грамоты, смысл которых в том, что он отрекается от всего и если нарушит свою клятву, то будет проклят Богом и потомством.
Ничто не помогает: к нему в Вологду приезжает игумен Кирилло-Белозерского монастыря Трифон и говорит, что он должен ехать в Москву, а проклятье игумен возьмет на себя и отмолит князя. Самое интересное, что здесь нет никакой провокации, это инициатива самого Трифона. Когда он попадает, еще не ослепленным, в татарский плен, то татары хотят одного: выкупа. С деньгами у них уже очень плохо, Москва давно ничего не платит. А тут есть возможность поживиться. Москва уплачивает требуемый выкуп, гигантскую сумму. И тут татары не просто возвращают свободу своему пленнику, но многие знатные татары едут вместе с ним и начинают бодро принимать Православие и определяться на службу к великому князю. Он разбит, он никто, он пленник — нет, все равно он сильнее татар, все равно он лучше!
Удивительная вещь: всё против него — и всё за него. Чем же объяснить такой парадокс? Конечно, мы можем сказать, что Церковь постоянно поддерживала Василия Темного. Вряд ли Церковь одобряла историю с ослеплением Василия Косого. Но, с другой стороны, когда князь был ослеплен, его тоже жалели. Московское боярство в основном было за Василия Темного. Ремесленники, посадские — тем более. Поразительное единодушие; мы, несмотря ни на что, будем отстаивать свой, московский порядок, своего князя, и этим мы сильны. Его, действительно, фактически выталкивают опять наверх.
Когда после ослепления, после возвращения из Вологды он оказывается в Москве, тут уже очевидно: борьба подходит к концу. Василий Косой уже давно вышел из игры, да и Дмитрий Шемяка растерял свои силы, хотя еще и пытается держаться под Костромой, но потом, разбитый, бежит в Новгород, тогда еще независимый, где ему дают приют. Но туда отправляется с особой миссией по делам службы московский дьяк Степан Бородатый. Очевидно, он там должен представлять какие-то интересы великого князя, а заодно, как выясняется, он делает еще одно важное дело — ведет переговоры с одним из новгородских бояр, у которого вскоре должен пировать на званом обеде Дмитрий Шемяка. Кто конкретно давал соответствующее зелье повару, который должен был готовить на этот званый пир, а может, сам повар проявил инициативу, — это уже детали. Факт тот, что Дмитрий Шемяка на этом званом обеде откушал особенно вкусно приготовленную курочку, после чего очень быстро скончался. Специальный гонец был послан в Москву с этим чрезвычайно важным известием. Это был какой-то подьячий, который только за то, что просто привез это известие, был тут же произведен в дьяки, а это был уже очень высокий чин. Так закончилась эта, честно говоря, переполненная гнусностями, клятвопреступлениями, безобразиями 20-летняя война.
Она шла с перерывами, были замирения. Но сказать, что мы здесь не были на уровне Западной Европы, при всем желании нельзя. Все то, чем переполнены хроники Шекспира, было и в нашем любезном отечестве: отравление, выжигание глаз, клятвопреступление и т. д. Но коль скоро затронута процедура {стр. 57} ослепления, скажу, что тут были некоторые тонкости. Иногда противника хотели просто пугануть, и тогда, повалив его на спину и держа за руки, специалист этих дел просто надрезал ему надбровные дуги. Кровь заливала глаза, но человек оставался зрячим, хотя ему и казалось некоторое время, что глаза он потерял. Вторым способом, который был применен к Василию Косому и великому князю, было ослепление при помощи кинжала: человеку тыкали в глазное яблоко кинжалом. Если останешься жив, то тебе повезло. Ну а третий способ был уже просто варварством — глаза выжигали смоляным факелом. Раскаленную смолу закапывали в глазницы. У нас народ был гуманный, и использовали для этих целей холодное оружие.
Дальше, как раз в середине всего этого кошмара, вклинивается история с Флорентийским Собором — тем Собором и тем митрополитом, которых у нас справедливо полагают предтечами современных экуменистов. Не буду вторгаться в чужую епархию и излагать вам обстоятельства этого Собора, скажу только, что митрополит Исидор был на своей митрополии очень короткое время, потому что в основном был за границей. Но обойти эту проблему нельзя, и решать ее в отрыве от событий общемировых, общеевропейских, тоже не имеет смысла, потому что все это было увязано с фактической гибелью Византии, от которой к этому времени оставались только Константинополь и самые его ближайшие пригороды.
Греки надеялись на какую-то помощь Запада и вместе с тем были почему-то наивно убеждены, что сумеют на Соборе добиться от католиков каких-то уступок. Исидор не был случайным человеком, он был одним из творцов этой унии, искренне убежденным в своей правоте. В Москве, естественно, в этом плохо разбирались, там было не до этого, и поэтому никакой особой подготовки к Собору здесь не велось, разве что митрополит был весьма обеспечен, чувствовал себя чрезвычайно прочно в смысле материальном и представлял Русскую Церковь очень достойно. Затем, когда он вернулся и прочитал акт о Соборе на торжественной службе, где присутствовал великий князь, то реакции не было никакой, несмотря на то, что уже все всё знали: спутник Исидора, епископ Суздальский Авраамий, чья подпись тоже красуется под актом Флорентийской унии, приехал в Россию значительно раньше Исидора и успел, что называется, заложить своего патрона, объяснив, что сам ни в чем не виноват и вынужден был подчиниться. Так что когда Исидор очень активно пытался объяснить, что же произошло на Соборе, реакции не было никакой, а в летописи объясняется, почему: «и воздремавшася и уснуша». То ли Исидор скверно излагал свои мысли, то ли слишком монотонно читал протодиакон, которому было поручено прочесть этот акт. Но через три дня опомнились: Исидор был тут же арестован и заперт в Чудовом монастыре. Потом его пытались пристыдить, якобы даже Собор русского духовенства пытался вернуть его на путь истинный, а затем якобы представители светской власти объяснили ему, что могут быть всякие нежелательные эксцессы и страшные муки, поскольку латинская ересь — ужасная вещь. На самом деле просто не знали, что с ним делать: судить и казнить митрополита пока еще не было принято на Москве. В XVI веке подобная процедура будет рядовым явлением. И только осенью 41-го года так случилось, что он бежал из Москвы. Видимо, ему дали возможность бежать и догонять не стали, таким образом решив эту проблему, разрубив этот гордиев узел.
