Царящий чуть дальше хаос хорошо ему знаком. Кусочки строительного пазла: лестницы, ведра и плиты, составленные в высокие стопки для дальнейшей укладки; бетономешалка, готовая залить края бассейна, как только он окажется на месте; куча ожидающих вывоза кусков штукатурки и щебня, оставшихся от демонтажа патио с безумным дизайном семидесятых, которое разобрали для того, чтобы выкопать яму для бассейна. Лопаты, кирки и гладилки сложены у входной двери и выглядят как приглашение для воров (за что он точно оштрафовал бы свою бригаду, если бы увидел такое на любом из своих объектов). Новехонький трамплин ждет своего часа на газоне, частично заняв клумбу и поломав гортензии. Проходя мимо, Шон оттаскивает его в сторону и цокает языком, выражая недовольство тем, что кто-то может так пренебрежительно относиться к прекрасному: некоторые стебли сломаны под корень.

Сад за ограждением обнесен кипарисами. В целом доставляющие массу неприятностей сорняки, но здешние скудные почвы держат их под контролем, и пройдет немало времени, пока они разрастутся и заполонят сад Харбор-Вью (на тот момент он, разумеется, будет уже давно продан). И еще буки. Ему лично нравятся эти величественные деревья. Через пару недель их кроны из зеленых превратятся в золотые и будут освещать ландшафт, словно маяки, в то время как кипарисы так и будут стоять весь год темно-зелеными. «Все проходит так быстро, – думает он. – Взять хотя бы эти последние десять лет: кажется, только вчера мне исполнилось сорок, а я не сделал и половины того, что собирался сделать за один только тот год. Так и не выпил ледяной коктейль у подножия горы Улуру, так и не пилотировал собственный вертолет и не плавал с акулами, не считая, конечно, людей из бизнеса. Я привык думать, что Хэзер мешала мне и душила мои мечты, но с Клэр ничего не изменилось, и я по-прежнему бегаю по кругу. Может, нужно признать, что причина во мне, а не в них. Я не флибустьер, которым всегда хотел быть, а всего лишь мужик среднего возраста, который надеется, что не потеряет все свои активы после очередного развода. Слава богу, в этот раз брачный контракт все же есть».

Он подходит к краю ямы, которую выкопали под бассейн. Она неожиданно глубока, впрочем, как и вкладыш, но он сомневается, что тот достанет до дна. Возможно, они планируют поднять уровень высоты, засыпав дно строительными остатками. Это было бы более экономно, чем платить за утилизацию.

Работяги сдержали свое слово и даже отключили насос на время своего отсутствия. Дно ямы наполнено водой: черной, противной, подернутой известковой пенкой. Ему в голову приходит мысль, что, если бы среднестатистические домовладельцы знали, как много их гладких дорогих стен – это всего лишь наполненные строительным мусором и прикрытые пластиком клетки, они бы не стали кидаться деньгами так, будто эти стены построены на века.

Со стороны дороги слышится писк и звук открывающейся двери, через секунду издает рык двигатель, и автомобиль начинает давать задний ход. «Надеюсь, это Клэр, – думает он, – убегает в своем стиле. Отлично. Сейчас слишком поздно, и у меня точно нет сил на второй акт».

У него немного улучшается настроение, и он направляется в сторону дома. Он часто отмечает, что, когда все решается за него, как это случилось сегодня, первое его чувство – невероятное облегчение. Непросто было удовлетворять и любовницу, и жену-пилу. А если любовница и в самом деле с ним порвала, то это чистая победа. Никто не питает относительно него никаких иллюзий, и больше никаких разрушенных мечтаний. «Я буду скучать по детям, – думает он. – Но, как только развод будет оформлен, Клэр практически гарантированно получит полную опеку». Если и есть какая-то вещь, подвластная его прикормленному юристу Роберту, так это поиск другого юриста, способного провернуть хороший развод.

«И тогда я буду свободен. Больше никакого дурного настроения, никаких обвинений, никакого „мы не можем, потому что у нас дети“, никаких походов в ресторан только ради того, чтобы отвлечься от взаимной ненависти. Она может забрать себе дом в Лондоне. В конце концов, мне достаточно квартиры. Я смогу замедлиться. Купить большой дом в пригороде, устроить несколько вечеринок, исследовать винный погреб. Я заработал достаточно. Даже после того, как я рассчитаюсь с Клэр, у меня хватит средств, чтобы жить долго и счастливо».

На подступе к дому до него начинают доноситься громкие голоса. Его гости: Роберт и Мария, Линда, Чарли и Имоджен, – никто не спит, все орут и кричат, женщины в истерике. «Боже, уже началось, – думает он и замедляет шаг. – Могла же она проявить достоинство и не вмешивать остальных. Чертова Клэр. Никогда не будет довольствоваться просто кризисом, если из него можно сделать драму. Может, мне просто…»

И тут из общего шума начинают выделяться слова:

– Господи, Джимми! О боже, сделайте что-нибудь! Джимми!

И Шон начинает бежать.

Я все еще пугаюсь, когда слышу мамин плач, хотя в детстве слышала его довольно часто.

Я сажусь. Старый клетчатый плед, подушки такие тонкие, словно их нашли на улице, никто не купил бы их в таком состоянии. Приглушенный серый дневной свет прорывается через кошмарные шторы, типичные для съемных квартир, на полу парад картонных коробок и велотренажер, который используется как сушилка для белья. Я могу быть где угодно. Я почти ничего не помню о прошлой ночи. Реально, где я?

– Мам, что стряслось? – спрашиваю я.

– Прости, детка, – она всхлипывает, – я не собиралась плакать. Если честно, я даже не понимаю, почему плачу. Наверное, это от чувства потери. Всего, что могло бы быть, но не случилось. Мне казалось, я давно уже это прошла.

Переходить к сути – не ее талант. Она петляет вокруг с замысловатостью, которой позавидовал бы поэт-метафизик.

– Что случилось, мам? Ты в порядке?

Тело в кровати позади меня начинает шевелиться. Он закрылся от дневного света одной из своих захудалых подушек, поэтому я без понятия, как он выглядит. Есть какие-то призрачные воспоминания о темных кудрях и бороде, как у Иисуса, о волосах, которые попали мне в рот, отчего я хихикала, но это могло быть фантомное воспоминание о другой ночи, другом похмелье. Я даже не помню его имени. Возможно, это кто-то, кого я знаю. Я отчасти надеюсь на это. Такое случается. Но эта комната с игровыми приставками и голыми бледно-кремовыми стенами ни о чем мне не говорит, кроме, разве что, того, что владелец, возможно, мужчина и что ему, наверное, чуть за двадцать.

Мать вздыхает, и ее голос начинает звучать спокойнее:

– Прости, детка. Знаю, я никчемная. Боюсь, у меня плохие новости. Звонила Мария Гавила. Она пыталась найти тебя со вчерашнего дня, но не смогла и поэтому позвонила мне.

Мария Гавила? Какого хрена? Я знаю, что они с мамой продолжали общаться все эти годы, но до сих пор странно слышать ее имя.

– Угу, – говорю я равнодушно. По крайней мере, понятно, что плохие новости не касаются мамы или Индии, и волна страха, которая поднялась во мне от звука ее слез, начинает отступать.

Теперь, когда я села, у меня кружится голова, меня подташнивает и во рту как будто пустыня. Слишком много таких пробуждений, Камилла. Тебе нужно остепениться, взять себя в руки. Вчера была только выпивка? Я знаю, что все началось с коктейлей на травяном ликере в закрытом баре в Шордиче, а это всегда фиговое начало. Никакой еды. Совершенно точно никакой еды. Так что определенно были наркотики, иначе я бы в какой-то момент проголодалась. Вот почему ты толстеешь от выпивки даже больше, чем от содержащихся непосредственно в ней калорий. Не хочу оставаться здесь. Я хочу волшебным образом оказаться дома.

– Что ей нужно?

– Милли, я не знаю, как сказать это, поэтому просто скажу. Это твой отец. Боюсь, он умер позапрошлой ночью.

Глухой стук раздается где-то у меня в груди.

– О, – отвечаю я. Не знаю, как я должна себя чувствовать, но прямо сейчас я не испытываю ничего, кроме жутковатого любопытства. Вот, значит, каково это, когда умирает твой отец, думаю я. Просто никак.