– Что ж, приятного аппетита, – произносит он.

– Спасибо. – И я откусываю еще.

Деревенская дорога ведет до ворот большого дома, затем сворачивает направо в лес и поднимается в гору. Это одна из тех маленьких дорог, за которые приплачивают люди, снимающие коттеджи на выходные. Даже когда с деревьев опадает листва, лес остается темным и обволакивающим. Удивительно встретить такое древнее по ощущениям место. Сассекс, конечно, древний сам по себе, но я думала, что колдовской дух друидов уже давно вытеснен постепенной застройкой пригородов.

Я выезжаю на низкие луга, окаймляющие Даунс, и дорога начинает идти параллельно мысу. По другую сторону холма – море и вид на Францию, но здесь кажется, что мы находимся в самом сердце страны. Справа видна ферма – должно быть, та самая ферма Колбек, о которой писали в Mail. Не опрятная и шикарная, с глянцевым лаком на каждой оконной раме, как в тех домах, что скупают бегущие из города лондонцы, а самая настоящая ферма: над дымовыми трубами возвышаются гигантские соломенные рулоны, завернутые в черный пластик, по обочине разбросаны детали старых автомобилей, и впечатляюще воняет коровьим дерьмом. Через триста ярдов дорога упирается в ворота. За ними грунтовая дорога, уходящая в лес. «ДАУНСАЙД. ЧАСТНАЯ ДОРОГА», – гласит надпись на ограждении.

Я останавливаюсь и думаю. Выхожу из машины и прислоняюсь к воротам. Решаю выкурить сигарету, чтобы успокоить нервы. Я не называла Клэр точное время прибытия, а впереди еще целый день, так что если и прокрастинировать, то сейчас самый подходящий момент.

Справа от меня стоит почтовый ящик – в буквальном смысле ящик, достаточно большой, чтобы вместить одну-две коробки вина. Крышка открыта, но внутри ничего нет. Я прислоняюсь к столбу и сворачиваю папиросу. Прикуриваю и смотрю на небо.

Я до сих пор не уверена, что это хорошая идея. Мать сказала, что идея хорошая, Индия сказала, что идея хорошая, Мария сказала, что я таким образом заслужу «свое место на небесах», но им легко говорить. В конце концов, им-то не нужно этого делать. Я боюсь того, что предстоит мне в следующие пять дней, но больше всего боюсь сегодняшнего вечера. Клэр говорит, что мы должны узнать друг друга получше, прежде чем отправимся в совместное путешествие, и это логично, но, господи, это значит провести первую за двенадцать лет ночь с Клэр.

На стволах буков среди мха тоннами растут грибы. Думаю, что это могут быть трутовики, но свою жизнь я бы на это не поставила. В холодном влажном воздухе сигарета имеет прекрасный вкус – как и все сигареты, которые куришь с осознанием, что следующая будет еще очень нескоро. Если я хоть немного знаю Клэр, на ее территории курить будет нельзя. Дома папа специально прикуривал сигары в нескольких футах от окон, просто чтобы досадить ей. Как следствие, мне всегда нравился запах сигар; для меня они пахнут борьбой за личную свободу.

– А, вот ты где, – раздается голос, и я оборачиваюсь.

В двадцати футах от меня на дороге стоит женщина. Маленькая и худенькая, средних лет, одетая во флисовую рубашку, резиновые сапоги и плотные джинсы. Если бы я увидела ее в Лондоне, с этими седеющими коротко стриженными волосами и наглухо застегнутой одеждой, то подумала бы, что она лесбиянка, да простит меня господь за стереотипное мышление. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать свою мачеху.

– Клэр?

– Я ждала тебя немного раньше, – говорит она. – Тиберий позвонил двадцать минут назад и сказал, что ты уже в пути, – вернее, он предупредил меня о какой-то журналистке, которая ошивается в деревне. Я уже начала думать, что ты заблудилась, или я забыла снять цепь с ворот, или еще что.

– Нет, извини, – говорю я. – Я просто… – И стыдливо показываю жестом на свою сигарету, снова становясь подростком.

– Значит, так и не переросла?

Она подходит и улыбается мне. И вот она уже у ворот, и нет больше времени думать, как ее приветствовать. Мы целуемся, неловко, только в одну щеку, через верхнюю перекладину, чтобы не думать, куда нам при этом девать свои тела. Кожа у нее шершавая. Дни, когда Клэр Джексон еженедельно ходила к косметологу и пользовалась Crème de la Mer, явно остались в прошлом.

– Отлично выглядишь, – говорит она, оглядывая мою одежду. – Руби понравится. Ты всегда интересно одевалась. Тиберия чуть удар не хватил.

– Его правда зовут Тиберием?

– Стрэнги называют своих старших сыновей в честь императоров с 1680-х годов, – говорит она. – Его отец был Юлием, а старший сын – Дарий. Ходят слухи, что его пришлось отговаривать от имени Хосров[3].

Она отпирает ворота и распахивает их. Они старые, но ухоженные, петли смазаны маслом и прочно закреплены, так что створки открываются без усилий.

– Заходи, – говорит она.

Я везу нас к дому. Вскоре после того, как дорожка заходит за деревья, она снова сворачивает и поднимается в гору; по словам Клэр, этот крюк сделан для дополнительного уединения. А потом мы выезжаем в поле, и я ошеломлена. Все это так… не похоже на Клэр. Ну, на ту Клэр, которую я помню. Хотя, разумеется, тогда она жила в домах моего отца. Вот большой навес, где стоят тюки сена и несколько мусорных баков, а за забором – два загона. В одном из них из темной глубины на нас смотрят осел и две козы. В другом – две милые свинки тамвортской породы валяются в грязи возле небольшого сарайчика. Стая кур с писком разбегается от меня и устремляется в огород, где сейчас мало что можно увидеть, кроме кейла, ранней брокколи и нескольких последних головок капусты.

– Это очень великодушно с твоей стороны, – говорит Клэр. – Я очень благодарна.

Я пытаюсь придумать, что ответить. Приличия требуют, чтобы я отмахнулась, назвав свой поступок пустяком, но я все еще не в своей тарелке.

– Все в порядке, – говорю я.

– Руби немного успокоилась после того, как ты согласилась. Одно то, что ты сказала «да», уже очень ей помогло.

– Хорошо.

Не могу понять почему. Есть, конечно, и менее заманчивые перспективы, чем идти на похороны с незнакомцем, но вот вам, пожалуйста. Люди такие разные.

– Она помнит тебя.

Я краснею. Мы с Индией ужасно вели себя с близнецами.

– О боже.

– Нет, все в порядке, не переживай. Это еще и одно из немногих воспоминаний о Коко. Кажется, пляж Стадлэнд. Она говорит, что поплыла туда на лодке, вероятно, это был паром. Вообще-то, это немного странное воспоминание. – Она смеется. – На самом деле теперь, сейчас мне уже кажется, что она все выдумала.

– В смысле?

– Говорит, что ты нашла медузу и отрезала от нее кусок, как будто это был торт.

Внезапно я очень ясно вспоминаю, о чем идет речь. Это было за день до той ужасной ссоры с папой, когда мы вернулись в Лондон и устроили дома вечеринку, пока мама была в Шотландии у бабушки. Если бы не Коко, нас бы, наверное, и не наказали: родители никогда не сверяли свои графики. В итоге мы остались без телефонов, карманных денег и под домашним арестом на целый месяц, пока поисковые группы прочесывали побережье Пербека, а флотилии лодок с острова Уайт обыскивали море. Это был последний раз, когда я видела Коко. Об этом я тоже забыла. Инди встретила на пляже каких-то парней, и мы дико напились на барже. Я осталась с неким Джошем, на которого положила глаз Индия, но я была так пьяна, что не помню, трахались мы или нет. Господи, сколько всего мне сошло с рук в юности.

– О да, я помню! Забавный был денек, – говорю я.

– Угу, – отзывается Клэр. – Жаль, что вы так и не сблизились.

«И по чьей, интересно, вине?» – думаю я. Но молчу.

Мы огибаем несколько рядов пустых подпорок для бобовых и видим дом. Еще один сюрприз. Снова не то, как я представляла дом Клэр. Приземистый, из красного кирпича, он выглядит так, как будто его собрали из пары фермерских домишек. Снаружи – ржавый «Датсун» и мини-трактор, множество штук, которые можно прицепить к задней части мини-трактора, и несколько сараев. Цистерна размером с мою спальню, безуспешно замаскированная шпалерой и чем-то вроде виноградной лозы без листьев. Участок неровного газона в ранних крокусах, горшки с анютиными глазками по обе стороны от входной двери и несколько выцветших плетеных кашпо.