России монархию.

Пусть они хоть теперь смирятся и покаются перед народом Российским в своих содеянных преступлениях. Иначе придется вызывать преосвященных владык в Москву и просить Советскую власть о разрешении им

прибыть сюда.

Господь да умудрит всех нас искать каждому не своих сих, а правды

Божией и блага Святой Церкви.

Смиренный Тихон Патриарх Московский и всея Руси. 1 июля 1923 г.» (Петроградская правда, 1923, 12 июля.)

1 июля была опубликована также следующая инструкция наркома юстиции и наркомвнудела всем губисполкомам:

«При закрытии храмов президиумы губисполкомов должны принимать во внимание религиозные интересы верующих, их привычки и обычаи, статистические данные о количестве населения, пользующегося храмом, вместимости ближайших храмов и т. д.

Отправление культа, а так же произнесение проповедей допускается свободно, без какой-либо предварительной цензуры, также свободно функционируют молитвенные собрания и собрания, посвященные вопросам управления культовым имуществом и вопросам содержания храма.

Распространение и пропаганда буржуазных, анархических и антигосударственных учений под религиозным флагом, направленных против Советской власти, подлежит уголовному суду на общих основаниях.

Запрещается всем государственным учреждениям путем административного вмешательства поддерживать какой-либо культ в ущерб другим культам».

(Красная газета, 1923, 1 июля, вечерний выпуск).

Подчеркнутые слова были косвенной легализацией «тихоновской» церкви и представляли собой значительное отступление от принципов инструкции 1 июня 1923 г., которые настаивали на обязательной регистрации общин.

Читателю может показаться, что мы совершенно забыли об обновленческом движении, которое является основной темой нашей работы.

Действительно, у беспристрастного наблюдателя тех событий, которые происходили в середине 1923 года, может создаться впечатление, что обновленчество лопнуло в конце июня, как мыльный пузырь.

В первые дни июля никто уже не хотел слышать об обновленцах, и даже самые ярые приверженцы «Живой Церкви» боялись о ней говорить — обновленческих священников разъяренная толпа грубо выдворяла из храмов, нельзя было сказать ни одного слова против патриарха — всякого такого оратора немедленно прерывали негодующие крики, а иногда пускались в ход и кулаки. Растерянное обновленческое духовенство было совершенно дезорганизовано, уполномоченные ВЦС, благочинные, секретари комитетов и тому подобные обновленческие начальники (им же несть числа) только беспокойно переглядывались и пожимали плечами.

В прессе появились отклики на освобождение патриарха представителей различных течений. Официальный комментарий был выдержан в сухо корректном тоне:

«По поводу опубликованного вчера постановления Верховного Суда член президиума этого Суда т. Галкин заявил:

— Содержание под стражей было применено к бывш. патриарху Тихону ввиду его непрекращавшейся активной контрреволюционной деятельности. Нынешнее заявление Тихона о его лояльном отношении к Советской власти устраняет необходимость дальнейшего применения этой меры пресечения. Сейчас, когда я говорю эти слова, Тихон уже, вероятно, на свободе.

Постановление Верховного Суда, конечно, ничего не меняет в самом ходе дела Тихона, следствие по которому будет продолжаться своим чередом».

(Известия, 1923, 18 июня, № 142, с. 4.)

Отзыв Антонина отличается суровостью:

«Если бывший патриарх кается искренно в своей контрреволюционной деятельности, так он должен признать также и правильность приговоров Поместного Собора над собой. Если же он покается только перед гражданским судом, но по-прежнему будет считать себя патриархом и начнет священнослужительствовать, тогда для всех будет ясно, что его исповедь фальшива, неискренна».

Заявление В.Д.Красницкого отличалось уклончивостью. Красницкий намекал на возможность компромиссов и оставлял дверь для переговоров открытой.

«В опубликованном заявлении б. патриарха надо различать три вопроса, которые вместе с тем встают в настоящий момент перед сознанием церковного общества, — говорил Красницкий в беседе с сотрудником «Известий». — С гражданской и юридической точки зрения Тихон своим заявлением признает свою вину перед Советской властью, и, вследствие этого признания, гражданские власти признали возможным освободить его из-под стражи. Но этим самым еще ни в какой степени Тихон не реабилитируется и не восстанавливается в каких-либо правах.

С политической точки зрения заявление Тихона имеет большое значение в смысле ответа на те инсинуации, которые распространяются заграничной прессой относительно гонения на Православную Церковь со стороны Советской власти. О каком же гонении или преследовании может быть речь, если высший глава Православной Церкви, открыто признающий вину перед Советской властью, по его просьбе немедленно освобождается.

Наконец, в его заявлении есть еще церковно-общественная сторона. Церковный Собор текущего года предъявил б. патриарху Тихону определенное обвинение не политическое, а церковно-общественное. Обвинение в том, что он свой патриарший авторитет употребил вопреки своему долгу и, по собственному признанию, сделал орудием политической борьбы для заграничных контрреволюционеров. Этим он принес неисчерпаемый вред Русской Церкви. Эти обвинения совершенно справедливы. Их не отрицает и сам Тихон. Если это так, то, следовательно, справедливо и суровое постановление Собора о лишении его сана. Теперь перед Тихоном стоит великий долг — принести свое покаяние перед Церковью в том преступлении, которое он перед ней совершил. Как бывший архипастырь, Тихон во избежание колоссального церковного раскола должен иметь такое же мужество признания своей вины перед Церковью, какое он выказал в своем открытом признании своей вины перед Советской властью…

— Считаете ли вы возможным возобновление церковно-общественной деятельности для Тихона?

— Предсказывать что-либо в этой области я затрудняюсь, — ответил протопресвитер Красницкий, — но если он так же открыто признает свою вину перед церковью, раскается в ней, то я считаю вполне возможным соглашение обновленческой церкви с той старой церковью, которая придерживается еще течения, от которого Тихон определенно теперь отказался. Если такое соглашение не последует, то возможен церковный раскол, и тогда уже вина в этом расколе падает всецело на Тихона. В настоящее время происходит расслоение верующих, идет горячая борьба внутри приходов. Обновленческая церковь подняла церковные низы, и вот теперь происходит борьба верующих трудящихся с верующими собственниками. Если этой борьбе не будет положен конец открытым признанием Тихоном своей вины перед Церковью, то на него падет вся вина за раскол Церкви Русской».

В качестве курьеза можно упомянуть о хлестаковском выступлении В.Н.Львова.

«Зная характер Тихона, — с чисто хлестаковской развязностью заявил бывший обер-прокурор Святейшего Синода, — я убежден, что он написал свое письмо искренно и изложенное в письме соответствует действительности. Тихон — сын псаломщика, а известно, что дети псаломщиков всегда были в рядах русской радикальной общественности. (Откуда взял Львов, что патриарх Тихон — сын псаломщика, это тайна, которую он унес с собой в могилу. — Авт.). И эта традиция, и семейные воспоминания Тихона должны сделать его восприимчивым к влиянию обновленческих идей.

Я надеюсь, что эволюция Тихона не остановится на этом этапе, и если в добавление к опубликованному письму Тихон примкнет к обновленческому движению, то результаты такого шага будут иметь огромнейшее значение».

Примерно в этом же духе высказывался и А.И.Новиков. «Появление Тихона не было для нас неожиданностью, — говорил управляющий делами ВЦС. — А зная Тихона как верующего человека, мы были убеждены, что чувство христианского долга восторжествует над его политическими заблуждениями». (Известия, 1923, 29 июня, № 144, с. 1.)

Это снисходительное похлопывание по плечу патриарха в первый день его освобождения, когда было еще неизвестно, какую позицию он займет в отношении обновленчества, сменилось, однако, диким озлоблением, как только было напечатано первое воззвание патриарха, в котором он делает резкие выпады против обновленческого духовенства.