– Точно так!

– К черту субординацию, товарищ! Мы же преображенцы!

Валериан промолчал. Он не любил пьяных. Пьяных русских. Никак не мог уразуметь, зачем они покупают дорогие вино и еду, чтобы потом объяснять друг другу, как грустна их повседневная жизнь.

– Да будет вам! – рассмеялся Бутков. – Сейчас я не старший по званию, а такой же офицер, как и вы. И вижу, что служба пришлась вам по вкусу. Ведь так?

– Много машем ружьями, – нехотя отозвался Валериан. – Мало стреляем.

– Вам-то зачем? Вы и так пулю точно руками кладете.

– Не будешь стрелять каждый день – через месяц ружья испугаешься. Но и не во мне дело – нам солдат учить надо.

Бутков покосился на собеседника – слева направо и сверху вниз.

– Вот вы о чем, Мадатов! Это хорошо. Это значит, вы уже не просто офицером, вы командиром быть мыслите.

Последние слова Валериан не понял и решил, что или ослышался, или у поручика язык за зубы цепляется.

– Вы уже два года у нас в полку. По-русски говорите уверенно. Трудно овладеть вторым языком?

Валериан выдержал паузу.

– Вторым трудно. Шестым – куда проще.

– Ого! Знаете французский? Немецкий?

– Французский в школе учу, но говорить пока не умею. Зато другие… – Валериан задумался и начал подгибать пальцы сначала на правой руке. – Армянский – родной. Теперь русский. Могу говорить с турками, персами, грузинами. Объяснюсь с лезгинами, аварцами…

– А это что еще за Гоги с Магогами?

– Долго объяснять, – уклонился Валериан от ответа.

– В нашей армии их пока не было. Значит, язык для военного человека еще бесполезный. А вот с немцами-командирами фриштыкать придется. Говорите – в полковую школу ходите? История, география, арифметика… Знаю, слышал, хвалят вас. Говорят, что прилежны и соображаете хорошо. Теперь за языки принимайтесь. Пригодятся, господин прапорщик.

– Точно так, – отчеканил Мадатов.

Бутков засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Что-то мы с вами, прапорщик, опять к субординации подвигаемся. Никуда нам от военной службы не деться. Значит, говорите, мало стреляем, много ружьями машем. И маршировать вам не нравится? Тянуться в карауле, на вахтпараде?

На эти вопросы Валериан отвечать не решился.

– Знаю, что недовольны. Думаете сейчас – не за тем в армию шел. Но здесь, видите ли, Мадатов, как посмотреть. Строю учиться надо. Армия без строя – стадо. Фельдмаршал Миних, когда к Дунаю войско повел, поставил его одним огромным каре. Пехота – десятки тысяч – четыре фаса. Кавалерия, пушки, обоз – в середину. И только так смог выстоять против турок.

– Такой огромный квадрат. – Валериан покачал головой. – Такой неуклюжий. Чтобы приказ передать, целый день нужен.

– Правильно мыслите, Мадатов, очень правильно. Потому фельдмаршал Румянцев уже дивизионные каре придумал, полковые. Но строй все-таки сохранил. Когда солдаты плечом к плечу держатся, они втрое сильнее, вчетверо, в десять раз! А коли сломается построение, остается одна толпа. Побежит толпа на толпу… – Поручик махнул рукой. – Там уже как повезет. Нам же не случая ждать, нам побеждать надо.

– У нас в горах два человека могут тропу держать против сотни. Пока вода есть, порох, свинец, никого не пропустят.

– Если случится к вам горы прийти, тогда вы нам, Мадатов, сию науку и обрисуете. А пока воюем мы на равнинах. С французами, пруссаками, татарами, турками. И побеждаем. По науке, обрисованной нам, – Бутков поднял указательный палец, – Александром! Васильевичем! Суворовым!

Мадатов даже остановился.

– Я слышал это имя. Вы с ним служили?

– Чуть-чуть застал, несколько месяцев. – Бутков расстроился и покачал головой. – Но дядя мой был майором в Фанагорийском. Пока не искололи штыками. Он мне многое рассказал. И как воевал Александр Васильевич. Как учил… Представляешь, Мадатов… – Поручик увлекся и перешел на «ты», но оба офицера и не заметили неуставного обращения. –  На учении полковом два батальона в двухшереножном строю атакуют друг друга на скором шаге. Барабаны, трубы, «ура» и – не останавливаясь, строй сквозь строй, лицо в лицо, только острие штыка чуть в сторону, чтобы не покарябали до смерти. А потом эдаким же образом против конницы!.. Вот это выучка!

– Так почему же мы сейчас на плацу только носки вытягиваем?

– А ты, прапорщик, видел, как фельдмаршала хоронили? Гвардию провожать не пустили. Два гарнизонных батальона за гробом Суворовским шли! Стыдно, Мадатов, стыдно!.. Ему, курносому, только со шляпами круглыми воевать да с юбками бабскими.

– Это вы о?..

– Да, прапорщик, да!

Разгорячившийся поручик махнул рукой, показывая в сторону Мойки, где уже вставали над городом стены нового императорского дворца. По белым деревянным лесам ползали черные муравьи – рабочие таскали наверх тяжелые «козы» с красными кирпичами.

– Плохо сейчас служить, Мадатов. Офицеры из гвардии бегут сотнями. По семейным делам просятся, по болезни, только б разрешили в отставку. В Конном полку знакомый за год от поручика до полковника доскакал. Потому что все старшие выбыли. – Бутков схватил Валериана за плечо и притянул к себе ближе. –  Не нужны императору офицеры. Не-на-до-бны!

– Я видел, – осторожно начал Валериан. – Я видел, как император отправил капитана на гауптвахту. Офицер шел в тяжелой бобровой шубе, а денщик за ним нес шпагу и пистолеты.

– Слышал я это дело, – неохотно отозвался Бутков. – Что скажу тебе – здесь прав был курносый. Разболталась гвардия при матушке, разболталась! Иные службу забыли вовсе. Многие и вовсе ее не взяли. Что тут говорить, прапорщик, когда меня самого чуть ли не от рождения в полк рядовым записали. Я еще, может, под стол пролезал, а уже – унтер Преображенского. Но как только смог ружье в руках удержать, прискакал в Петербург, явился в полк и с тех пор служу честно… Но он же не с наглецами, он с армией всей воюет, Мадатов! Со своей армией, прапорщик, не с чужой! Тут случай был, Бенигсен ему не понравился. Курносый трость поднял и – галопом, словно в атаку. А генерал шпагу поднял и ждал. Хватило ума Павлу Петровичу – отсалютовал и мимо промчался. А то ведь старик ему такого позора ни за что бы не спустил.

– Странно, – начал Мадатов, понизив голос, – странно. Я думал, что так неправильно вспыльчивы бывают только ханы, шахи, султаны. Великий Надир-шах, тот, что собрал заново империю персов, как-то заподозрил своего старшего сына и велел его ослепить. Через два дня он раскаялся и приказал уже казнить – полсотни своих приближенных, что не удержали его тяжелой руки.

Бутков крякнул:

– Знаешь, и я тоже могу тебе рассказать что-то подобное…

Мадатов продолжил спокойно:

– Те, что остались в живых, испугались. И кто-то чересчур сильно…

Поручик неожиданно шагнул вперед, развернулся, заступил дорогу, заслонил заходящее солнце.

– О чем я тебе и толкую! Страшно стало служить в гвардии, очень страшно!

– Мне пока нет! – отрубил Валериан, не задумываясь.

– Когда испугаешься, будет поздно.

– Я обещал служить верно.

– Кому?

– Императору!

– А как он посмотрит на твою верную службу?! Два дня назад целый батальон с плаца маршем прямо в Сибирь. Не так высоко ногу, видите ли, тянули!

Валериан поморщился.

– Я такого не слышал.

– Когда услышишь…

Мадатову надоел этот пустой разговор, и он решился оборвать разошедшегося поручика:

– Я пришел в полк, чтобы служить. И я служу. Как у вас говорят – за Богом молитва, за царем служба не пропадет.

Бутков тоже понял, что зашел чересчур далеко.

– Да, прапорщик, быстро ты выучился. – Его качнуло, он притворился, что ослабел, неловко и тяжело оперся на плечо Валериана. – Что же, служи, Мадатов, служи. Отечеству, государю!.. И – веди меня в слободу. Отдохнуть надо от этой службы…

Валериан спокойно сидел на скамье и ждал, когда отдохнут костюмеры. Промозгло было в помещении, то и дело шваркали входные двери, и тогда в сени врывался сырой утренний воздух. Зябло туловище в одном нижнем белье, рогожный куль, наброшенный на плечи, не согревал, напротив, казалось, еще добавлял сырости.