Джимшид прервал рассказ, подошел к двери, приотворил, желая убедиться, что племянник не подслушивает беседу старших. И продолжил:

– Но – пока Шахназар Второй был жив, он считал своим все, что ему хотелось иметь. Не колеблясь, протягивал руку к любой вещи, что лежала не слишком удачно. А если хозяин надежно прятал сокровище, мелик Варанды сбивал любые затворы.

Лазарев чуть улыбнулся. Ему показалось, что Джимшид все-таки гордится своим жестоким отцом.

– Может быть, мы присядем? Рассказ, я чувствую, будет долгим и любопытным.

Минас с Фридоном опустились на мягкие подушки дивана. Джимшид остался стоять.

– Мне так будет легче… Я был старшим из четырех сыновей мелика. Тех, которых он сам признавал своими законными. Из дочерей выбрал двух. Прочих я не возьмусь перечислить. Однажды он прилег с нашей служанкой, а потом родилась девочка Сона. Мать умерла при родах, малышку оставили в доме. Она быстро бегала, смешно говорила. Я считал ее свой младшей сестрой. Хотя по возрасту она могла быть мне и дочерью. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, я отдал ее замуж. Я! Отец так ни разу не посмотрел в ее сторону. Я нашел девочке мужа. Хороший человек, не грубый и работящий. Он умел хорошо работать с железом и медью. Через полтора года родился Ростом, а еще через два напали лезгины…

– Разбойники, – опять пояснил Фридон. – Постоянно спускаются из Белокан большими партиями, добираются и до Гянджи…

– Так случилось и в этот несчастный год. А Сона с Григолом как раз поехали в город что-то продать, что-то купить. Наверное, Господь отвернулся не вовремя и не успел отвести глаза негодяям… Я мигом собрал людей, ринулся на поиски, но не нашел ни его ни ее. И никто не знал, что с ними случилось… Потом, я слышал, эту партию перехватили русские, уже у самой Куры. Тот отряд, что императрица направила в помощь царю Ираклию. Они не сумели закрыть дорогу туда, зато отомстили за нас, когда разбойники возвращались обратно. Они выгнали их из леса и погнали как стадо овец в воду. А на берегу поставили пушки. Рассказывают, что трупы – и лошадей, и людей – запрудили бурную реку от одного берега до другого. Жалею об одном, что меня не было в этот день с ними. Я бы тоже стрелял, пока хватило пороха и свинца, пока ствол ружья не прожег мне ладонь насквозь!

Он замолчал. Минас и Фридно, потупив глаза, ждали, пока владетель Варанды заговорит снова.

– Благодарение Господу, они не взяли мальчика в дальний путь, оставили у соседки. И я взял его в свой дом. Я воспитывал его как сына, если бы он у меня был. Он может объездить любого жеребца в Карабахе, он сбивает ласточек из ружья, он срезает сухой тростник шашкой. Он умеет читать, писать, он хорошо считает, он говорит с любым человеком в горах на его собственном языке. Я думал, он будет помогать мне управлять моими людьми. Мы ведь не молодеем с годами… Я не могу сделать его наследником, но он был бы рядом с моим старшим зятем, когда придет время, и тот станет на мое место…

Снова повисла долгая пауза. Первым решился разорвать ее Минас:

– Мы показываем молодым людям нашу дорогу, широкую и прямую. А они уходят кривой и окольной, но своей собственной. Отпусти мальчика, дорогой Джимшид! Он хочет быть воином.

– Мало нам приходится драться рядом с собственным домом, – проворчал Шахназаров. – Он хочет быть воином!.. Он хочет, чтобы русские сделали из него воина!.. Он уже воин, он уже убил двух или трех. Может быть, даже больше, но я не видел… И это я сделал его мужчиной!

– Вот как, – заинтересовался Лазарев. – Мальчик уже сражался?

– Ему было только пятнадцать, когда Ага-Мохаммед вернулся к Шуше. Этот евнух уже приступал к крепости за два года до этого, но тогда нам удалось отсидеться. Ибрагим-хан, сын Панах-Али-хана, храбрый воин, несмотря на свой возраст. Мы запаслись водой, зерном, порохом и надежно укрепили ворота…

– Вы стояли заодно с мусульманами? – недоверчиво спросил Минас.

– Зачем же ждать, пока чужаки разорвут нас поодиночке. А вместе мы надеялись удержаться. Так оно и случилось. По крайней мере, в тот раз… Ага-Мохаммед привел за собой огромное войско. Он обещал закидать Шушинское ущелье нагайками своей конницы. Лучше шапками – предложил ему Ибрагим-хан… Персы уложили наших пленных рядами и погнали по ним лошадей, подкованных навыворот, шипами наружу… Племянник Ибрагим-хана, славный Мамед-бек, сделал конную вылазку. Там участвовал мой отряд, там впервые увидел своих врагов и Ростом… Мы хорошо рубились той ночью. А вернувшись в Шушу, выложили на площади высокую пирамиду из ушей и носов сарбазов…

Фридон слушал своего товарища совершенно спокойно, но Лазарев невольно поежился.

– Ты бы видел, уважаемый Минас, что эти персы натворили в Тифлисе!.. Когда Ага-Мохаммед понял, что Шушинская крепость так и останется девственной, что не ему, скопцу, взломать эту красавицу, он отправился в Грузию…

– Можешь не повторять, – прервал его Минас. – В Петербург приехал купец Артемий Богданов, он был в городе спустя день после ухода персов. Я уже знаю подробности. И жалею, что не забыл их по сегодняшний день.

– Мужчина должен видеть и помнить, – проворчал угрюмо Джимшид. – И мстить. За Тифлис, за Гянджу и за Шушу.

– Ты же сказал, что вам удалось отстоять крепость.

– В тот раз – да. Но на следующий год Ага-Мохаммед появился снова. А перед ним пришел голод. Сначала персы вычистили страну до последнего перышка когда шли на Тифлис, и когда возвращались. А потом обрушилась засуха…

– Люди съели скот, птицу, зерно… – печально поддакнул Фридон. – В моих селах крестьяне начали собирать коренья.

– И мы поняли, что нам больше не удержаться. Этот великий скопец, Ахта-хан, – Джимшид произнес кличку будто бы сплюнул, – правильно выбрал время. Ибрагим-хан бежал к тестю – аварскому хану. Я попытался увести своих людей в Грузию. Нас нагнали на половине дороги. Моя дружина могла бы ускакать в горы, под нами были славные кони, но рядом шли и пешие, и женщины с детьми, и просто крестьянские семьи. Кто мужчина, тот принимает бой – сказал я. И мы повернулись к персам…

– А мальчик? – почти выкрикнул Лазарев. – Он тоже остался с вами?

Джимшид устало кивнул.

– Но ему повезло. Два десятка моих людей все-таки вырвались, и он был среди уцелевших… Мы заняли самое узкое место в ущелье и дрались, чтобы женщины и крестьяне смогли подняться по узкой тропинке… Я оглянулся в очередной раз и понял, что люди уже ушли. Крикнул воинам, тем, что еще остались в живых, что можно подумать и о себе. Но тут меня ударили в голову, и я рухнул вместе с конем…

Джимшид опомнился, когда кто-то пнул его сапогом в бок. Он застонал от резкой, неожиданной боли и тут же пожалел, что не смог удержаться.

– Этот живой! – крикнули рядом. – Саддык-хан! Их начальник жив! Тот, за кем мы так бешено скакали с рассвета…

Сильные руки поставили Джимшида на ноги, повернув его против света. Ему слепили глаза острые лучи полуденного солнца, ему мешала видеть кровь, стекающая из раны на лбу.

Кто-то скомандовал, и мелика потащили в сторону, подняли в воздух и опустили в седло. Лицом к хвосту лошади. Джимшид принял позор без слов; он чувствовал свою слабость, понимал, что от малейшего движения свалится под копыта. Он думал, успели ли пешие забраться достаточно высоко, смог ли кто-либо из его людей вырваться из-под сабель всадников Ага-Мохаммеда, что случилось с Ростомом…

Ему связали руки за спиной и начали сводить ноги.

– Переверните его! – прорычал голос, умеющий отдавать приказания.

Снова несколько рук вцепились в мелика, опять подняли его над седлом и посадили уже лицом к гриве. Кто-то с силой провел несколько раз по лицу тряпкой, отдирая засохшую кровь. Шахназаров открыл глаза.

Воин в блестящем панцире и чешуйчатом шлеме подъехал к нему вплотную.

– Ты хорошо бился, мелик. Мы повезем тебя с честью, как храброго воина. Шах велел доставить тебя. Унижать – такого приказа не было… Но – скажу честно – лучше бы тебе умереть прямо в этом ущелье…