Екатерина быстро вышла из-за ширмы и уверенно сказала присевшей Шарлотте Карловне:

– Вы – та женщина, которая мне нужна!..

Не только великие княжны и сыновья Павла звали фон Ливен «бабушкой». Ах, как жаль, сетовал канцлер Безбородко, что генеральша Ливен, увы, не мужчина: она бы лучше многих воспитала и Александра, и Константина…

Теперь Шарлотте Карловне предстояло выполнить обязанность сложную. Трудное дело, которое мужчины всегда перекладывали на женские плечи.

За дверью ее оглушили звуки, еще вчера невозможные в императорском замке. После девяти вечера и до пяти утра Павел Петрович спал, и даже мыши сновали своими ходами, осторожно перебирая лапками и приподнимая хвосты.

Сейчас же, в четверть пополуночи 12 марта первого года девятнадцатого столетия, площадки и коридоры дворца у Фонтанки полнились стуком каблуков, лязгом железа, отрывистыми командами офицеров. Казалось, огромное здание в центре столицы Российского государства было захвачено приступом. Собственно, так оно и случилось, только войска были не чужеземные, а – петербургского гарнизона.

Узкой винтовой лестницей графиня быстро спустилась на нижний этаж. На площадке ей заступил дорогу рядовой Семеновского полка. Эти гвардейцы стояли сегодня в основном карауле замка.

– Я воспитательница великих княжон, – фон Ливен старалась говорить твердо и без акцента. – Мне нужно пройти к Марии Федоровне…

Глаза солдата с угрюмой дерзостью смотрели из-под высокой и узкой шапки.

– Я… – Графиня еще более выпрямилась. – Пятнадцать лет служила императрице Екатерине!

Два года она прибавила без стеснения. Гренадер шагнул в сторону и принял ружье к груди. Графиня быстро скользнула мимо и скрылась за дверью.

Мария Федоровна уже не спала и приняла ее сидя в постели.

Три года назад, после рождения Михаила, знаменитый берлинский доктор скучно и между делом объявил императрице, что следующие роды, вероятно, ее убьют. С тех пор августейшая чета, где бы ей ни случалось остановиться, занимала раздельные комнаты.

– Ваше Величество!.. – начала быстро фон Ливен и сразу же смолкла.

– Зачем вы пришли в такой час? – испуганно проговорила императрица. – Вы, должно быть, хотите сообщить мне нечто чрезвычайное? Случилось что-то страшное?

– Да.

– С моим сыном?

– Нет.

Мария Федоровна откинулась на подушки.

– Император… жив?

– Ваше Величество, вы должны приготовиться к самому худшему…

Мария Федоровна резко поднялась и спустила ноги с кровати.

– Я должна видеть его.

Она побежала к стене, где, завешенная гобеленом, стояла дверь в императорские покои. Но она была заперта.

Все сорок дней, что двор Павла Петровича занимал Михайловский замок, комнаты государя и государыни сообщались практически напрямую. Но десятого марта император, испуганный ловко выстроенным докладом генерал-губернатора, приказал забить, заколотить проход к охладевшей супруге. Он боялся, что и вторая жена замышляет против него нечто недоброе. Чрезмерная подозрительность его погубила.

Когда офицеры отряда Бенингсена прорывались сквозь караул, император мог бы еще спастись. Свободным оставался путь по винтовой лестнице вниз, к любовнице, Анне Гагариной. Но Павел Петрович, повинуясь безотчетному импульсу, кинулся направо, к жене, с которой прожил вместе уже почти четверть века, и – распластался, раскинув руки, по заколоченной двери…

– Ваше Величество, мы можем пройти переходами, но – вам следовало бы одеться. В замке холодно, и он наполнен солдатами.

– Мне все равно, все равно! Пойдемте, графиня, только быстрее. Я хочу видеть своего мужа…

Две пожилые легко одетые женщины шли, почти бежали по темным, выстуженным коридорам. Дородная фон Ливен едва успевала за Марией Федоровной, но пару раз могла услышать, как та на ходу шептала: «Ich will regieren!..[10] Ich will regieren!..»

Когда-то свекровь, Екатерина Великая, предлагала ей подписать соглашение, чтобы отодвинуть Павла Петровича от российского трона. Смена преемника была в пользу Александра, любимого внука императрицы. Мария Федоровна отказалась с негодованием. Ей хотелось быть женой императора, но не матерью. Позже она стала уверяться, что сама способна управлять Российской державой. Говорили, будто бы Николай Петрович Архаров, отставленный генерал-губернатор столицы, внушил ей эту несчастную мысль. Архаров был гениальный сыщик, но никудышный политик. Добавляли, впрочем, еще больше понизив голос, что за полуграмотным московским полицмейстером стояли фигуры значительней…

До покоев императора они добрались без затруднений, но у двери скрестили алебарды сержанты Семеновского полка.

– Я хочу видеть своего мужа!

Сбоку выступил офицер.

– Приказано не пропускать никого…

– Добавьте Ваше Величество! – с угрозой напомнила ему Ливен.

– Ни единого человека! – отрубил поручик все также резко.

Мария Федоровна в ярости занесла руку. Офицер, вытянувшись, приготовился принять удар. Но ладонь остановилась на половине пути и медленно опустилась вдоль платья.

– Он-то не виноват. По крайней мере, как те, другие… – сказала она, оборачиваясь к спутнице.

– Ваше Величество! – Граф Пален сумел подойти незамеченным и теперь стоял рядом, почтительно наклонив голову.

– Что происходит? – спросила Мария Федоровна.

– Ваше Величество, не гневайтесь на офицера, он только выполняет мои приказания. Отойдемте в сторону, и я доложу вам существо дела.

Петр Алексеевич воевал с пруссаками, турками и поляками, заслуженно получал чины, должности, ордена. Но главное свое открытие сделал, уже когда перевалил на шестой десяток. Он изобрел новую дисциплину ума и характера, назвав ее «пфификологией». Иными словами – науку пронырливости. И в ней, в этом искусстве угождения и управления, достиг степеней по тем временам несравненных…

Сделав несколько шагов к стене, императрица повторила вопрос.

– Произошло то, что давно можно было уже предвидеть, – твердо заявил генерал-губернатор.

– Но кто же зачинщики? И как могло обойтись здесь без вас?

– Участвовало множество лиц из различных классов общества. Совершенно различных, – фон дер Пален вздернул подбородок вверх, будто указывая под крышу замка. – Я, в самом деле, знал обо всем и решился участвовать, чтобы спасти императорскую фамилию… всю императорскую фамилию от более великих несчастий.

Мария Федоровна сжала руками горло.

– И я осмелюсь предложить вам, Ваше Величество, вернуться в свои покои. А лучше всего бы уехать в Зимний. Я же должен успокоить войска. Гвардия, знаете ли, неспокойна. Император Александр…

– Александр! Но кто провозгласил его императором?

– Голос народа.

– Ach so![11] И кто же слышал этот голос народа?!

– Тот, кому положено это по должности… – Генерал-губернатор нарисовал на лице улыбку и учтивейше поклонился. – Еще раз почтительно прошу меня извинить…

Он побежал вниз почти великанскими шагами, отмахивая по паре ступенек разом. Фон Ливен почтительно поддержала вдруг ослабевшую императрицу.

– Ваше Величество, вернемся.

Та оттолкнула руку и выпрямилась.

– Нет, я хочу видеть своего сына. Вниз, вниз. Я буду смотреть ему прямо в глаза…

Преображенский полк подошел к дворцу еще до полуночи. Генерал-лейтенант Талызин построил два своих батальона и крикнул, подъехав к колонне:

– Братцы! Вы меня знаете! Доверяйте и идите за мной!..

Холодно было в Петербурге в ночь 11 марта 1801 года. Подошвы сапог скользили по схватившимся лужам, и обмерзшее древко эспантона жгло ладони даже через перчатки. Валериан двигался в общем строю, плохо представляя, куда и зачем ведет их полковой командир, но, как и советовал ему Бутков, подчинялся безропотно общему движению.

По Садовой аллее гвардейцы прошли сквозь ворота, раскрытые заранее, протопали через канал по опущенному согласно плану мосту и развернулись на коннетабле – предзамковой площади. Вместе с семеновцами, которых уже привел туда генерал Депрерадович, они образовали каре в три фаса, вместо четвертого виднелись Воскресенские ворота Михайловского. Конная статуя Петра оказалась к гвардейцам тылом, словно великому государю сделалось стыдно за бывших своих «потешных».