II. Список в романе «Списанные» — это сорвавшийся с места, летучий круг ада. Много раньше до этого додумался, конечно, Борис Виан в адском ландшафте «Пены дней», взбиваемой музыкальным аппаратом в ритме блюза. На летучих адских пластинках этого аппарата — льду катка, креме торта, подушечках пальцев — записана мелодия Дюка Эллингтона, звуковая волна которой, уплотняясь в пьяноктейль, свивает возлюбленную героя Хлою. Как только кончается звуковая дорожка (парафраз любви героя), пена дней, курчавясь, разъедает девушку адскими лилиями. Игла от виановского проигрывателя перекочевала в быковский роман в виде клюва демиургической вороны, оказавшись бесполезной для извлечения цифровой записи на адском круге из некоего произвольного списка героев. Запись кажется столь стёртой, запиленной, что глушит все звуковые нюансы вокруг одного из списанных, некомпозитора Свиридова, коему слышен лишь шорох энтропии да скрежет ржавого трамвая в серой дали с багроволикими пассажирами. Весь роман и посвящён попыткам Свиридова извлечь хоть какую-то мелодию с помощью всей палитры душевных (альтовая Алька, дольняя Валька) и телесных (жжешная Вика, кспэшная Марина) сил. Малоодарённому Свиридову удаётся вытужить лишь нечто вроде ритуального камлания в виде открыванья- закрыванья кухонных дверей и щёлканья комнатными выключателями, которое, после отказа от вороньей помощи, постепенно перейдёт в бессмысленное треньканье в лимбическом ветре из отверженных, по Данте Алигьери, и адом и раем.

«Четыре минуты» / «Vier Minuten» (Краус, 2006)

В последние содрогания повешенной за коммунизм пламенной Ханны, коллеги-любовницы героини, санитарки Трауде, та будет вслушиваться 60 лет. Дело в том, что они увязли в крепостных стенах нацистской бранденбуржской тюрьмы, а Трауде — фуртвенглеровская пианистка, обладающая абсолютным слухом. После воины она устраивается музвоспитателем в ту же тюрьму и, улавливая эти затухающие колебания, приводит их в резонанс с гаммами заключенных учениц. Да так что этот усиленный трепет временами воздействуют на чуткие души и та или иная узница тоже вешается. Но самая одарённая из них, Дженни, бывший вундеркинд — слышит акустику гораздо более глубоких, нежели стены немецкой тюрьмы, слоёв. Она соглашается подготовиться к конкурсу молодых талантов. Когда же Трауде, выкрав её из тюрьмы, привозит в концертный зал, то Немецкая Опера подвергается воздействию этюда Шуберта такой подземной амплитуды, что за четырёхминутное выступление превращается в пандемониум — пока, наконец, полицейские ангелы не фиксируют Дженни в положении книксен.

«Матисс», Иличевский, 2006

Божественная комедия в оптике «Матисса» Иличевского. Обезбоженный физик Королёв быстро теряет свою телефоную нимфу — связующую Катю-Беатриче, и отправляется сначала в подбрюшье Москвы, женственную преисподнюю, где преображается в демоническое существо, эмалирующее сотканного из его собственных скитаний и траекторий ангела, пока методом Беатриче некий женский взгляд из призрачной метростанции («Советская») не поднимает физика в наружное чистилище и там у кафе Фиалка мусорная нимфа милицейской дубинкой отбивает у него последние актёрские способности прислуживать человечьему Гиттису, толкая его к Надежде и юродивому Пушкину, помогающим Королёву добраться до монастыря, у которого Беатриче вновь являет ему свой взгляд в шаровой молнии из Палестины, призывая физика-просветлённого Мазая принести ей спасительную шубу из солнечных зайцев. Ппериодически главному герою снятся не только матиссовы, но и бунинские сны, с Авиловой из жизни Арсеньева.

«Полет красного надувного шарика» / «Le Voyage du ballon rouge» (Сяосянь, 2007)

Разведённая Сюзанна работает в кукольном театре. Её сын Симон скучает по своей сводной сестре Луизе, живущей в другой стране. Однажды мальчик слышит, как кукольница озвучивает сказку. В Китае чьё-то дыхание осушило море и помогло герою добраться до принцессы. Однажды на фонаре у метро Симон замечает красный надувной шарик. В нём заключено чьё-то дыхание. Оно многосоставно, так как шарик послужил вдохновению художника, режиссёра и киностудентки. Картину художника Симон видел в музее, режиссер снял детский фильм. Это же пытается сделать и студентка Сонг — теперешняя няня Симона. Благодаря многосоставным флуктуациям, шарик своеволен. Он бросается под метро, выписывает пируэты, бьется о стены — чертит траекторию полёта, которая отражается в окнах поднебесной мансарды Симона. Тугая мансарда, как и надувной шар, тоже окрашена в красные тона и набита дыханьями. Здесь репетирует Сюзанна, бурлят энергии кукольников. Но тесное жилище Симона связано с нижним этажом. Здесь у Марка, бывшего любовника его матери, Симон играет на пианино, а тот с новой подружкой кухарничают наверху. С трудом решившись, Сюзанна предлагает им съехать и по узкой винтовой лестнице взгромождает пианино к себе. Приходит слепой настройщик, и мансарда, наконец, переполнена волнами гармонии.

«На краю рая» / «Auf der anderen Seite» (Акин, 2007)

Фильм — вариация на тему «девушка танцует с гибелью». Танцплощадка — Турция. На месте канувшей Византии до сих пор ещё бурлит позолоченная пучина. Там рождаются героини, подобные Афродитам. Жизнь Йегер с дочкой Айтен сразу принимает макабрические обороты. Смерть-хореограф, оторвав от Йегер курдобоевого супруга, засылает её в германские края, где героиня делает последнее па. Рискованным пируэтом у гамбургских красных фонарей Йегер завлекает на родину похотливого клиента Али. За ним следует его сын, немецкий профессор Неят. Вторая турецкая гостья, революционерка Айтен — гибельный манок для двух немецких героинь. Сначала на самоотверженную Шарлотту садится мясная пуля среди аляповатой стамбульской плесени. Затем в гостиницу в трупных пятнах восточной роскоши приезжает её горюющая мать, бывшая хиппи. Сусанна, встретившись с бывшим профессором, произносит тост «во здравие чумы».

«Волчок» / «Wolfy» (Сигарев, 2009)

Шестилетняя героиня живёт в ногах, по бокам и прочим краям перманентных копуляций матери — урловой шлюхи. Ночами же девочка укрывается в комнате в сонных фотообоях с лесной опушкой. Опушка ведёт в лес, где мать когда-то нашла себе дочку в виде обросшей зверушки. С лесных найдёнышей облезает шерсть, их усыновляют, удочеряют, они начинают жить человечьей жизнью. Это обычные детишки. Однако вместо братика мать дарит девочке ёжика, обросшего иголками. Их невозможно выдрать, малолетка душит его в подушке и кладёт под поезд — наколоть перья на иголки. Оперившийся ангелок встретит героиню, когда и её, завершая сюжет, раздавит машина.

Убивая ёжика, героиня разом теряет сочувствие зрителя. Зрительская вовлечённость обеспечивается двумя другими вещами. Во-первых, мы цепляемся шампурами семиэтажного мата, древнего языка, притопленного в рептилоидные слои Мозга. Во-вторых, завораживают гормональные, на грани гибели, алкофортели матери, центростремительные и для дочки.

Рифмующиеся киноштампы создают самодостаточный микромир. Его движущие силы схлопываются, как у Кащея Бессмертного, во вращающуюся иголку — волчок, который мать дарит дочке на день рожденья. Разноцветная юла, конечно, довольно быстро срывается с щербатого края — наступает чернушный апокалипсис.

«Время женщин», Чижова, 2009

Городская байка о падшей Софии, бывшей мудростью Божьей, привычный питерский морок, вызванный испарениями с местных болот, Т.Н. духами и туманами Мармеладовой и Незнакомки. Ленинград, в котором на сей раз рождается София от вьючной матери, оплодотворённой стилягой-инакомыслящим — это донные отложения Плеромы, некая ёмкость с болотными костьми, приведёнными в движение демиургом-падальщиком, Вороном. Девочка в этой ёмкости нарекается именем Сюзанны, срамной девицы для ветхоногих старцев, большевиков-атлантов из команды падальщиков Ворона. Дабы выудить Сюзанну из болота, в орнаментальный сюжет вплетаются три Парки, коммунальные старушки Евдокия, Гликерия и Ариадна, обвязывающие Сюзанну рваными нитками, идущими из богоспасаемой дореволюционной жизни. Соседки окунают её в телевизионную линзу, где в парадах физкультурников 30 гг. сохраняются образы ещё не убитых родственников, знакомят с одной из мариинских граций Аглаей, гардеробщицей в кировском театре, и, конечно, крестят её настоящим именем Софии. Евдокия учит её суровостям, Гликерия сладостям, смолянка Ариадна — человечьему, то есть французскому языку. Мудрый гинеколог Соломон по нитке Ариадны избавляет осиротевшую героиню от детдома, охомутав минотавра-антисемита, отчима Ручейникова. Немая Ручейникова, не осквернённая советским волапюком, поступает в Мухинское училище, где научается транслировать свои софийные видения и сны, обретает платёжеспособных адептов и почти эмигрирует в загробный мир, в Америку.