Таким образом, «Прокрустово ложе», в которое ему необходимо было вписаться со всеми хотелками, выглядело так. С одной стороны, им отпущено максимум семь лет на все про все. С другой, необходимость начинать постройку первой серии новых капитальных кораблей уже завтра, не ожидая коренной модернизации верфей. С третьей, приходилось быть готовым к финансовым ограничениям, что побуждало четко ранжировать цели и приоритеты по важности и срочности.

Хотя в том, что придется пожарным порядком закладывать первую четверку линейных судов, сомнений не было. Это нужно не только флоту и промышленности, это необходимо для большой политики. Оставалась лишь сущая безделица: придумать, как извернуться, чтобы лет через семь-десять корабли эти оставались в первой линии, имея характеристики под стать своим новейшим противникам. И когда Петрович в памятном разговоре с Балком впервые ввернул термин «Могамизация», вообще-то редко чему-либо удивляющийся Василий невольно сделал круглые глаза и попросил: «Давай-ка, отсюда, поподробнее, плиз…»

* * *

По отношению к флоту Микадо, мореманские пристрастия Петровича были весьма противоречивы. Он слыл на Цусимском форуме яростным японофобом во всем, что касалось периода Русско-японской войны. Но при всем при этом — одним из самых рафинированных японофилов, применительно к временам Тихоокеанских баталий Второй мировой. Правда, сам он никакого диссонанса не ощущал. И объяснял столь удивительный контраст душевной болью за разгром русского флота в первом случае, а во втором — неприятием того, как изумительно, по восточному каллиграфически красивые, сильнейшие в мире по индивидуальным тактико-техническим данным корабли, были тупо, бездарно угроблены флотоводцами Страны Восходящего Солнца в серии жестоких поражений, преследовавших японских моряков от Мидуэя с Гвадалканалом до последнего похода линкора-камикадзе «Ямато» к Окинаве.

Конечно, бывали и у них успешные сражения. У острова Саво или архипелага Санта-Круз, например. Был хрестоматийный Пирл-Харбор. Но… Как раз эту операцию Петрович и считал за первопричину японской катастрофы на море в той войне, приватно называя командовавшего Соединенным флотом адмирала Ямамото «азартным самоубийцей». Прав ли он был? А вот сами рассудите…

Япония имела промышленный потенциал, уступающий американскому раз в двадцать. Долгий военный конфликт между ними просто обязан был закончиться победой США. Но только у всякой войны есть еще одно измерение, человеческое. В том числе выражающееся в способности общества терпеть огромные жертвы. Предел выносливости древнего японского народа был объективно выше такового у американцев, — молодой, скороспелой нации, воспитанной на культе свобод индивидуума. Но что же сотворил Ямамото, хорошо знающий американские возможности и прекрасно понимающий: если не закончить схватку с США приемлемым миром за полгода, разгром неминуем?

Он притопил в Жемчужной гавани атолла Оаху уже устаревшие американские линкоры, не уничтожив львиную долю их профессиональных экипажей. А если бы вместо этого «бей-беги» японский флот реализовал свои главные наработки трех предыдущих десятилетий — двухдневную Цусиму «некст генерейшн» где-нибудь в водах Филиппинского архипелага — еще до начала линкорной баталии проредив в торпедном бою ночью, а также корабельной и базовой авиацией, неизбежно прибывший туда «на разборки» американский флот? В открытом море.

В этом случае потери янки в моряках и, что крайне важно, в их числе и в палубных летчиках, запросто могли превысить десять тысяч человек! Такая катастрофа заставила бы США задуматься о немедленном прекращении войны, как в свое время Цусима заставила Россию. Громадные потери кадрового состава ВМС для государства по тяжести несоизмеримы с уничтожением или порчей больших железных коробок с пушками. А ведь все дредноуты — жертвы Пирл-Харбора — кроме двух, были оперативно подняты, отремонтированы и уже через каких-то полтора года долбили самураев на побережьях островов и атоллов во время американских десантных операций.

Конечно, адмирал Ямамото был одним из первых флотских военачальников, еще в начале 1930-х прозорливо пришедших к пониманию роли морской авиации, и в первую очередь — палубной, как «могильщика линкоров» в грядущих сражениях флотов. Конечно, это именно он впервые продемонстрировал всему миру, на что способны авианосцы и их самолеты при массированном применении: все-таки, успехи «Свордфишей» в Таранто и во время охоты на «Бисмарка» не были столь масштабны, как по количеству задействованных сил, так и по своим последствиям. Но как раз последствия атаки Пирл-Харбора привели Петровича к мысли, что Исороку-сан, несомненно, один из выдающихся адмиралов Страны Восходящего Солнца, будучи вполне подкованным геополитиком и прекрасным флотоводцем-тактиком, как стратег объективно уступал противостоящим ему Кингу и Нимитцу. Увы, в сравнении с их американскими штабами, японский морской Генштаб также получил по итогам Тихоокеанской войны «неуд».

Но зато японский судпром и разработчики боевых кораблей эпохи Второй мировой свою «четверку с плюсом» заработали честно. Их линейные корабли типа «Ямато», последние типы тяжелых крейсеров, авианосцев и эскадренных миноносцев, без сомнения являлись лучшими в мире представителями своих классов. А гигантские подлодки-авианосцы и авиаматки — носители карликовых субмарин просто не имели иностранных аналогов. Добавьте к этому еще выдающиеся кислородные торпеды и непревзойденные в первые два года войны типы самолетов. Ночные бинокли, внутрикорабельную связь на электретах и много-много чего еще интересного…

Тогда, почему не «пять»? Спросите вы. Если вынести за скобки японское отставание по радарам и радиовзрывателям для снарядов зенитных орудий, автоматизированным «директорам» управления артогнем, была еще и история с миноносцем «Томодзуру», когда из-за его опрокидывания на маневрах во время тайфуна, пришлось экстренно увеличивать ширину корпусов, принимать балласты и усиливать прочностные связи на десятках уже готовых и строившихся кораблей. Очень уж хотелось японским адмиралам «впихнуть невпихуемое» в формате максимума оружия при минимуме водоизмещения плавсостава. И преуспели они в этом так, что несколько типов новейших миноносцев, эсминцев, крейсеров и авианосцев сходили со стапелей с угрожающим катастрофой занижением остойчивости. Но дело тут было не только в банальном азиатском коварстве. Вернее, не столько.

При непосредственном участии уже упомянутого Ямамото, Империя Микадо согласилась на существенные ограничения по количеству и тоннажу своего флота, навязанные ей англо-американцами в Вашингтоне по договору 1920-го года. Чтобы как-то минимизировать последствия этого, в Токио решили, что каждый японский корабль должен быть заведомо сильнее зарубежных аналогов-одноклассников, при этом «съедая» минимум из возможного от разрешенных договором суммарных тысяч тонн.

Отсюда и весьма затратные глубокие модернизации в 1930-х многих кораблей, находящихся в строю. Отсюда и заранее, еще на стадии проектирования, заложенные для строящихся боевых единиц будущие модернизации, в первую очередь касающиеся усиления вооружения, вплоть до перехода его носителя в другой класс. Например, из быстроходной базы подводных лодок в легкий авианосец. Или же из заурядного легкого крейсера в торпедный, с чудовищной батареей из пяти четырехтрубных торпедных аппаратов на каждый борт. Отсюда, наконец, и прямой подлог официальных данных о тоннаже всех новых и модернизированных линкоров, авианосцев и крейсеров, ставший абсолютно беззастенчивым после изгнания страны из Лиги Наций.

И одним из ярчайших примеров такого перехода кораблей из класса в класс, были крейсера типа «Могами». Формально, «по пачпорту», спроектированные и строившиеся как легкие крейсера с мощным для своего класса артвооружением из пятнадцати 155-милиметровых универсальных пушек в пяти трехорудийных башнях, во Вторую мировую они вступили уже с новыми двухорудийными башнями, несущими по паре восьмидюймовок каждая. Что автоматически переводило эти корабли в класс тяжелых крейсеров, увеличив их число на четыре киля в сравнении с разрешенным по Вашингтонскому договору.