Реанимация — занятие не для слабонервных. И не для слабосильных. Естественно, Петрович не относил себя ни к первым, ни ко вторым. Однако к моменту, когда Хлодовский радостно воскликнул: «Порядок! Он дышит, Всеволод Федорович!» Руднев успел едва не задохнуться от натуги физически, и почти потерял самообладание от накатывающих на него волн безысходности и самобичевания…
«Какой ты, в задницу, Макаренко?.. Нет, ты не педагог! Ты безмозглый и бесчувственный кретин, абсолютно неспособный понять, что может произойти, если юную, неокрепшую душу безжалостно припереть к стенке за свойственные возрасту глупости. Ты — ничего дальше кончика собственного носа не видящий, тупой чурбан, если не готов на "раз-два» отличить конченного циника, подонка, морального урода-террориста от идеалиста-молокососа, чье горячее юношеское сердчишко пламенеет болью за свою страну, за ее народ, а душа не желает примириться с несправедливостями, творящимися вокруг у всех на виду и на слуху.
А если можешь их различать, то знаешь: первого нужно «мочить в сортире» без прелюдий и лишних разговоров. Ибо этот готов идти к своим целям по трупам правых и виноватых, и не важно, много их или мало. А за второго надо сражаться. Драться изо всех сил. С ним самим, с его воспитанием, с комплексами и фобиями. Ибо первый — законченный враг страны и народа. А второй — ее достойный гражданин. Значит, твой долг — помочь ему выздороветь, очнуться от этой возрастной, радикально-нигилистической хвори. Убедить его, что настоящая катастрофа — это смута, мятеж и революция, беременная гражданской войной.
Тот самый, жадный до крови Молох, пожирающий самые светлые головы, пестующий подлых, маргинальных подонков, растлевающий души, ожесточающий сердца, поднимающий руку сына на родного отца, а брата на брата… И тем самым обессиливающий нацию, выжигая в междоусобице ее самый лучший, пассионарный генофонд. После чего она становится легкой добычей для соседей — конкурентов в борьбе за выживание на Шарике и… первейших спонсоров братоубийства в твоей стране. Ибо принцип «чем их меньше, тем нас больше» один из первых в «цитатнике мудростей» реальной внешней политики.
Ты ему это объяснил?.. Нет. Вместо этого ты дал ему прочитать то, что он воспринял, как неотвратимый приговор. Как приговор ему самому и несмываемое пятно позора на родне. Он был в шоке. И просто не понял, для чего Балк разложил по полочкам, расставив по ранжиру всю «степень и глубину» прегрешений перед российским государством некоего В. П. Костенко. Поскольку это самое государство, конкретно в твоем лице, Петрович, не показало молодому человеку, что несмотря на определенные отягчающие обстоятельства, видит в нем нечто такое, в чем оно серьезно заинтересовано. И за что готово побороться, даже поторговаться, а не просто тупо покарать по закону и выбросить обрубок в отвал…"
От приступа самокопания Петровича оторвал тихий вопрос Хлодовского:
— Всеволод Федорович, а с чего бы это он… вдруг?
«Так. Пришло время отвечать за содеянное. Публика ждет, будь смелей акробат… Вот так грех порождает грех.»
— С утра он был у меня. Разговорились за жизнь. И, похоже, Володя решился мне довериться, со своей сердечной тайной. А я-то, старый дурак и циник, по полочкам все ему и разложил, касаемо предмета воздыханий. Думал, в терапевтических целях, ибо: с глаз долой — из сердца вон! А вышел такой вот казус… Нелицеприятный. Отелло и Ромео в одной кастрюле, что тут еще скажешь.
— Бывает. Не корите себя. Молодо-зелено. Наверное, не он первый, не он последний. Хорошо хоть, что револьвером не воспользовался.
— Да, уж… Но насколько все в порядке или нет, поймем, когда врач его в чувство приведет и шею осмотрит.
— Думаю, с позвонками все должно быть нормально. Он не грузный. Так что…
— Так что, для начала — нашатырю под нос. А там видно будет. Может, у него еще и сотрясение мозга?
— Господа… Пожалуйста… Не нужно нашатырь…
— Упс! Ожил касатик… Владимир Полиевктович, милый мой, Вы головой-то пошевелить можете?
— Кажется, да, Николай Николаевич… — еле заметно кивнул Костенко и приоткрыл глаза, — простите, господа… я доставил вам неприятности…
— Не стоит об этом. Кстати. Володя, а вы слышали все, о чем мы с Николаем Николаевичем сейчас говорили?
— Да… наверное… Но только…
— Никаких «только». Надеюсь на Ваше благоразумие. С расспросами к Вам никто не полезет, — Руднев многозначительно взглянул на Хлодовского, — И впредь, попрошу без непозволительных глупостей, молодой человек. Непозволительных для христианина, а уж для офицера — тем более. Господа, дождитесь доктора и уложите Владимира Полиэвктовича в постель. Надеюсь, что у барона хватило здравомыслия не распространяться о подлинной причине нашего обращения к немцам за медпомощью… Тихон, будь любезен, голубчик, прибери здесь. А дальше, как врач скажет… Я пойду к себе. Доложишь, что и как он решит. Если вновь ничего экстраординарного не приключится, часа два прошу меня не беспокоить.
* * *
Пришествие лейб-медика Хёхнера, вновь сопровождавшего принца Адальберта в длительной загранкомандировке на Восток — отпрыск кайзера уже побывал в Китае в 1903-м, на «Герте»- прояснило в положении Костенко, что кроме легкого сотрясения мозга, здоровенной ссадины с рассечением почти на темени и синяка на шее, наш «несчастно оступившийся» поимел серьезный вывих левого плечевого сустава. И тут же был вынужден испытать на себе все прелести вправления оного на место. По заверениям доктора разрыва суставной сумки не произошло, что само по себе уже было счастьем, но намучился во время процедуры его пациент изрядно. После чего, напоенный бульоном и чаем с какими-то настойками, с жестко притянутой и прибинтованной к телу рукой, погрузился в объятия Морфея.
Руднев же тем временем, убедившись, что секретные чертежи в наличии, тщательно порвал на клочки и вышвырнул «за борт» «предсмертные» душеизлияния несостоявшегося самоубийцы. Попутно выяснив, что балковская характеристика на молодого инженера с перечнем «связей его порочащих» в пакете с эскизами пароходов отсутствует. А вот это было нехорошо. Точнее, это было очень плохо. Но тотчас же идти чинить допрос чудом избежавшему гибели человеку не хотелось. Пускай сперва очухается и поразмыслит. Про жизнь. И про смерть… В том, что из-под присмотра верного Чибисова ему никуда не деться, Петрович не сомневался.
Прикрыв окно, в которое с ветерком и паровозным дымом изредка залетали капельки мелкого, моросящего дождя, он задумчиво сглотнул пол кружки холодного кофе и поморщился: "Помои… Но мосх надобно прочистить. Кофеин никуда не девается при остывании напитка, надеюсь. Да, денечек нынче начался оригинально. И весело. А еще предстоит топать на обед к Тирпицу и всей его честной компании. Правда, до этого еще часа три. Достаточно, чтобы привести растрепанные чувства в порядок и трезво взглянуть на ситуацию.
Итак… Что мы имеем? Чел сам себя приговорил. И исполнил… Это что? Это не просто выбор. Это слом. И случился он не только из-за страха причинить родне неприятности. Но еще и потому, что Василий четко расписал в той «поясниловке», с кем наш вьюнш спутался. Кто на деле правит бал в ПСР, не говоря уже про БУНД. Кто пробашлял ребяткам в ермолках идею с отрывом Малороссии от России, и какова при этом роль генштабистов Вены. В чем интерес Токио. Как ведут свои партии кукловоды из Лондона и Парижа. При чем тут поляки и наши купцы-староверы. Кто такой Яша Шифф или мистер Генри Уилшир. И прочая, прочая, прочая…
Тут-то до Володечки и дошло, как его подставил доверчивый, сердобольный папаша. А иные персоны, на поверку совсем не доверчивые и не сердобольные, поимели. Как того «дурака за четыре сольда». И неожиданно для себя осознал: кто, для чего и как намеревается использовать и его лично, и подобных ему молодых, радикально настроенных патриотов, которые видят одну сторону медали, не давая себе труда задуматься о другой. Той, которую никто из вышеозначенного перечня субъектов, заинтересованных отнюдь не в реформировании и модернизации нынешней Российской державы, а в ее тотальном крахе посредством самоубийства, демонстрировать им не собирается.
