Ранним вечером мы спустились попить к реке и попытались поймать там одну из антилоп-гну, когда большие их стада спускались, как и мы, к воде. Чертов страус предупредил стадо громкими воплями. И в эту ночь мы легли спать полуголодными. Но посреди ночи услышали завывания шакалов, вскочили, поспешили на голоса и нашли леопарда, который только что поймал добычу. Он не успел ею воспользоваться — мы неожиданно напали на него в самом начале трапезы и прогнали без всяких угрызений совести. На этот раз мы насытились, и еще осталось кое-что для собравшихся вокруг шакалов.

Прошли недели, а может быть, и месяцы. Наша дружба окрепла, мы превратились в пару бродячих львов. Начался сезон засухи, лето в саванне, и большинство стад кочевали в сторону туч, которые висели вдали, над горами. Мы тоже двигались вместе со стадами, чтобы вернуться, когда наступит сезон дождей. Все это время мы сами только иногда выходили на охоту. Обычно мы удовлетворялись тем, что удавалось стащить у других — гиен, леопардов, гиеновидных собак, — а разок-другой, когда не оказывалось чего-нибудь получше, нам приходилось даже есть падаль. Помню, один раз это был утонувший бородавочник, и благодаря моей человеческой сообразительности нам удалось вытащить его из воды. Однажды мы съели шакала, и это оказалось совсем неплохо. После черепахи, которая была моей первой самостоятельной добычей, я уже не брезговал ничем съедобным. Правда, я все еще немного стеснялся воровства, но мой друг не знал таких чувств, а ведь он был львом настоящим.

Как-то раз я потерял его на обратном пути в саванну. От раза к разу я слышал львиные голоса, но своего друга долго не мог найти. А возможно, это время мне показалось долгим, потому что я лихорадочно искал его и поэтому спал меньше обычного. Не знаю, искал ли он меня тоже или, может быть, мы встретились случайно. Во всяком случае, встретившись вечером на берегу водоема, мы оба очень обрадовались. Мы лизали друг другу морды и терлись головами. Это была почти человеческая дружба. Во всяком случае, я хотел в это верить.

Что это? Мне послышалось, будто кто-то стрелял в саванне. Выстрелы в природном заповеднике, самом, возможно, большом в Африке? Цвика, правда, предостерег меня когда-то от охотников-браконьеров. Поэтому я стал осторожно пробираться на звук. Вскоре я увидел следы автомобильных шин. Я ускорил шаги. Ведь когда я иду против ветра, человек не обнаружит меня, пока я сам его не увижу. У меня были и другие преимущества: скорость бега, сила, против которой у него нет защиты, рывок, быстрый, как молния, обоняние в несколько раз острее, чем у людей, и зрение тоже много лучше, чем у человека, — если только он не вооружен биноклем.

Я шел примерно час, пока увидел автомобиль и охотника, который с помощью двух туземцев волочил только что пойманную зебру. Я лег меж кустов в ожидании, что произойдет. Мне представлялось, что они погрузят свою добычу на машину и уедут. Но они поступили неожиданно для меня: разрубили зебру и оставили куски на месте. Потом завели машину за кусты и спрятали ее там. Тогда я все понял. Они устроили засаду. И жертва тут же появилась. Это была львица. Сначала она шла с большой осторожностью, потом быстро подбежала к зебре и рывком схватила добычу Я не стал ждать, пока она подставится ружьям укрывшихся в кустах охотников. Я быстро обогнул кусты и тихо подкрался к ним сзади. И вовремя. Опоздай я хоть на мгновение, она пала бы жертвой охотника. Он все равно успел выстрелить и ранить ее в плечо, но, пока он собрался выстрелить повторно, я с угрожающим рычанием бросил его на землю. Туземцы, сопровождавшие его, были вооружены копьями, но они не держали их в руках и поэтому выхватили кинжалы и хотели было броситься на защиту своего господина. Как же они были удивлены, когда я одним ударом лапы сломал его ружье и зубами схватил за одежду — точно так же, как хватал детей и воспитательниц горевшего детского садика, перенося их с крыши на крышу. Правда, его мне пришлось хорошенько встряхнуть и стукнуть о дерево, чтобы он прекратил сопротивляться. А когда туземцы наконец схватились за копья, я уже был далеко и мчался, крепко удерживая свою добычу зубами за пояс и за штаны.

Удалившись оттуда на изрядное расстояние, я наконец-то позволил себе лечь отдохнуть. Охотник лежал передо мной и не двигался. Но по его дыханию я знал, что он жив. Он был вооружен пистолетом и ножом для сдирания шкур. Я осторожно перекусил его пояс, снял с него пистолет вместе с кобурой и раздавил между зубами. Нож я оставил ему. Я не боялся его. Пролежав так с четверть часа, я почувствовал прилив новых сил. Мой пленник по-прежнему притворялся мертвым. На что он надеялся? Если я притащил его аж сюда, так неужели я не решусь съесть его только потому, что он якобы умер? Я уже начал жалеть его. В конце концов, это человек, а не животное. Пусть даже охотник, приехавший в заповедник убивать защищенных законом животных. Пусть даже охотник за львами. Я перевернул его лицом кверху — и отпрянул. Это был Уильям Симпсон Второй. Тот самый Уильям-отец, охотник за львами. Прощаясь с ним в нью-йоркском порту, я не думал, что мы встретимся при таких обстоятельствах. Я еще помнил, как он пожал мне лапу из чистой вежливости. Он еще не узнал меня, потому что не открывал глаз. Тогда я положил лапу ему на грудь. Он очень осторожно, почти незаметным движением попытался добраться до своей последней надежды — охотничьего ножа на боку. В сущности, то была даже не надежда на жизнь, а надежда на достойную смерть. Смерть бойца. И несмотря на мое отвращение к его занятию, этими своими хладнокровием и смелостью он вызвал у меня уважение. Я отодвинул лапой его руку от ножа, и моя реакция была, как видно, такой человеческой, что он с удивлением поднял веки. Вначале он не мог отвести глаз от моего взгляда. Но потом глянул на что-то странное, висящее в моей гриве, и увидел дощечку для письма. И тут у него вырвался вздох удивления и одновременно огромного облегчения. Он попытался сесть, но я ему не дал. Пусть знает, кто здесь король.

— Ты намерен прикончить меня? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда почему ты держишь меня? Почему притащил сюда? Накормить своих детенышей?

Я отпустил его и написал на дощечке:

Это письмо заняло у меня много времени, потому что я уже давно не писал. Все это время он неотрывно смотрел на меня. Я дал ему сесть. Потом он сказал очень серьезно:

— Я никогда больше не буду охотиться в заповеднике. Даю честное слово.

По правде говоря, я не так уж поверил ему. И поэтому написал:

Он улыбнулся и сказал:

— Клянусь тебе жизнью моего сына и моей жены, что я больше никогда не буду охотиться в заповедниках.

У него была та же улыбка, что у его сына Уильяма-младшего. Может быть, я в нем ошибся тогда, на корабле? Жалко, что я не мог говорить, я бы сказал — пусть, несмотря ни на что, передаст привет своим отцу, жене и сыну. Он махнул мне рукой на прощанье и пошел обратно к своей машине, а я отправился посмотреть, что там с зеброй, которую он убил. Уже издалека я увидел, как мой друг отгоняет от нее стадо шакалов и начинает есть на глазах у орлов, нетерпеливо ожидающих своей очереди. Я присоединился к нему, время от времени поднимая голову и оглядываясь в поисках раненой львицы. Но в тот день я больше ее не увидел.