— Хоть я уж и объяснял, но так-то вопрос законный. Оно же, сколько не втолковывай, все равно будет непонятно, потому как ты в плену старых штампов и обычаев. Я не про старорежимные, а про уставные и прижизненные привычки, — пояснил Вано. — У нас Пост иного характера. Если на нем безвылазно сидеть, бдеть, и разводящего дожидаться, то живо в полную безтелесность скатишься. А значит, никакого толку от тебя не будет. Нужно рейды устраивать. За продуктами и для осмотра местности. Эти регесцени… регенсцен…

— Рекогносцировки.

— Они самые. Вредительское слово, определено древнеитальянские фашисты его нарочно придумали. В общем, служба должна идти оживленно и с огоньком. Философские дохляки в боевом смысле абсолютно бесполезные строевые единицы…

— А если что случится? Ты говоришь — Пост самое главное. А сейчас мы здесь, а Пост там. Не ровен час…

— Если что наметится, мы учуем. До того как оно случится. Повторяю: мы часть Поста. Даже ты, пусть пока и бессознательно. Я согласен: полноценно осознать такое сложно. Вот случится тревога — сразу врубишься, — Вано с сомнением осмотрел наживку на крючке и перебросил удочку подальше на глубину.

— Допустим, — Игорь улегся поудобнее. — Так что, все-таки, там, на Посту такого особенного? Из какой такой сверхважной стратегической целесообразности там принято людей вербовать-убивать?

— Этого тебе пока знать не положено, — отрезал удильщик.

— Не положено или ты и сам не знаешь?

— Чего пристал? Я уже растолковывал: да, я много чего не знаю. Чувство есть, мне хватает.

Это верно, уверенности в собственной правоте у этого юного дебила имелось хоть отбавляй. Игорь и сам что-то такое чувствовал — умеют они как-то манипулировать полумертвым сознанием. Вот кто «они» — это вопрос. Кстати, не исключено, что вообще все происходящее — бред и спутанность угасающего сознания. Изнутри, поди, разберись.

Спутанность нынче была особо освежающая — вроде и солнце проглядывало, а холодок ледникового утра так и лез под бушлат. Игорь подоткнул камуфляж на пояснице.

— Думать, оно, конечно, необходимо, — бормотал озабоченный рыболов, следя за поплавком. — Но и обстоятельства надлежит учитывать. Как ни крути, в нашем состоянии что-то ушло, но что-то и пришло. В теоретике мы слабы, это верно. Профессора бы какого. С философско-лабораторной методой.

— Патологоанатома, что ли?

— Вот смешная шутка, просто оборжаться, брови ее колесиком. Ты как хочешь считай, но наше состояние вовсе не означает пенсионной расслабленности и само-попустительства. Мертвый человек — тоже человек и обязан вести себя достойно…

У самого Ивана имелось образование в пять классов, самоуверенность размером в Эльбрус и привычка срезать-срубать жизненные углы на манер перфоратора. Иной раз на такой подход и возразить нечего.

— Подкормить, что ли? Чую же, есть рыба, есть, — ворчал рыболов, делая плечами-руками физкультурные движения и скрипя своей грубо-кожаной «комиссарской» курткой.

— Подкорми, — согласился Игорь.

— Так червя мало. Опять, что ли, копать…

Вано возился, нарубая ножом толстых червей, и закатывая «фарш» в песчаные колобки. Над рекой плыла низкая и кудлатая облачная пелена — не облака, а тот же туман, поднявшийся чуть повыше и экономно сгустившийся в ожидании вечера. Да, нерадостные дни случались в ту ледниковую пору.

Колобки с подкормкой плюхнулись в воду.

— Сейчас-то должно, — рыболов перекинул удочку…

…Это был не клев, а бред какой-то. Игорь торопливо снимал с крючка бьющихся рыбин, совал в вещмешок, припасенный спутником, «сидор» буйно прыгал по песку, взмахивал хвостом лямки, норовил сползти к воде.

— Живей, живей, уйдет табун, — торопил Вано, дергал лесу, чуть не вонзая вновь наживленный крючок в ладонь напарнику, забрасывал — бамбук тут же сгибался от сильного рывка-удара рыбы. — Ого, какой крупный!

Игорь не был уверен, что голавли шастают табунами, да и головы у той рыбьей породы чуть иные. Но плавники добычи пылали ярким красно-оранжевым цветом, бока сияли расплавленным серебром, оттеняющим почти черную зелень спин, — явные родичи настоящих голавлей…

— Все, кажись, — отдуваясь, сообщил Вано. — Да нам и хватит.

— Куда больше, — согласился Игорь, придавливая к песку не желающего лезть в мешок хвостатого беглеца.

— Пескарей бы для сладости навара надергать. Уху сварганим. На кухню-то пустишь? Там кастрюля большая…

Игорь промолчал, сделав вид, что занят отмыванием от песка бьющейся рыбы — первобытный прародитель голавлей оказался удивительно силен.

Пару рыбин выпотрошили, посолили и пристроили на прутьях над огнем.

— Надо было перца взять, — вздохнул Игорь, озирая берег — там словно бригада рыбхоза поорудовала, так изрыто и истоптано.

— Да, не догадался я. Опыт не по той части, — прозрачно намекнул рыболов.

— И мешок пластиковый надо бы — «сидор» теперь хрен отстираешь.

— Чего его стирать? Выкинем. Этого добра на рынках… — Вано махнул ладонью с налипшей чешуей.

На Полянский рынок Игорь с ним уже ходил. Странное развлечение: разговаривать и переругиваться с торговками и лавочниками, придирчиво выбирать творог и соленые огурцы, и ни за что не платить. Нет, Вано и не думал «быковать» и наглеть — просто продавцы неизменно опускали момент расчета: то ли считали, что уже получили свои пятачки и гривенники, то ли в долг давали как старым знакомым. Просто проскакивала эта часть рыночной сделки как излишняя и бесполезная.

— Разводишь ты их влегкую, — с некоторым изумлением признал Игорь.

— С чего это развожу⁈ — возмутился керст. — Если бы были деньги, я бы отдал. Так у меня нету. Да и как тут поймешь, какие именно медяки совать? Ошибешься с годом монетки, торговцы же и отгребут. Не, они и так не обеднеют, я лишнего не возьму, а при случае сочтемся.

— При каком случае? Ты эту тетку больше и не увидишь.

— И что? Мы местные. С отцом ее пересечемся, ну, или с внучкой. Ты пойми: они уходят и приходят, а мы остаемся. Остаемся с полной ответственностью за Пост, ну и за всю округу. Конечно, в меру сил, но отвечаем. И народ это чувствует. Пусть нутром и подсознательностью, но четко. Они, между прочим, не тупые.

— Я про тупизну не говорил. Но ты их в убыток вводишь.

— Кто бы помалкивал. Я же не картриджи по пять раз перепродаю, а десяток огурцов беру. Исключительно для поддержания сил и боеспособности.

— Ты не путай. У них здесь не крупная фирма, а личная торговля. Небогатая. А ты каждый день ходишь и обжираешь.

— Тьфу, брови колесиком. Я же в разные места хожу и не нахальничаю. Вот к кухмистерскую Самсоновой или в ресторан Башбекова зайдем при случае. Богатые хозяйчики, считай, миллионщики. Я бы таких буржуев вообще к стенке ставил. Или вон ваш «Пыжик-ежик» — это же не гастроном, а натурально засада, бандитская и грабительская. Переживут и не почешутся. Но на рынке продукт вкуснее, — убежденно подчеркнул Вано.

Огурчики действительно попались редкостные — в меру соленые, с удивительным хрустом.

Теория товарища керст-отметника была проста: Дом является осью времен, вокруг которой вращается вся остальная Якиманка. Осей таких много: и за Пятницкой есть своя шестеренка времен, за рекой тоже имеются, и вообще весь мир схож с жутко сложным часовым механизмом. Миллионы шестеренок кружатся-постукивают, взаимодействую друг с другом, большие и малые, разношаговые, пристроенные в бесчисленном множестве плоскостей и измерений. Понять умом все это чертовски сложно, да и занятие такими теориями больше подходит досужим академикам-исследователям. Но уж бесспорно — у каждой временной шестеренки обязана быть своя ось: какая безнадзорная, а какая с гарнизоном. Возможно, есть и стратегические оси с целыми пульбатами охраны, но знать о тех объектах рядовому керсту ни к чему. По вполне понятным причинам секретность.

Несомненно, принять подобную модель мироздания было сложно. Теория вполне могла оказаться стебом и насмешкой — Вано, несмотря на свое классическое образование и облезло-кошачьи усишки, был далеко непрост и неглуп…