– Саша, не смей! – прорычала Таня, зажимая нос, но не решаясь подойти, – оставь эту пьянь, пошли домой!

Мужичок подносил стопку всё ближе к Александру, а тот, почему-то, даже не двигался.

– Ну что ж ты, зашитый что-ли?!

– Нет, просто не хочу. Достаточно в гостях выпил, – соврал Александр Геннадьевич.

– Вижу, врёшь, друг. Выпей со мной! Выпей! С одной ничего не будет тебе, за ребёночка выпей, за жену, за праздник выпей! – продолжал напирать пьяница.

«Выпей выпей выпей выпей выпей выпей выпей выпей», – предложение незнакомца гипнотизировало Александра Геннадьевича, подобно танцующей кобре. С каждым новым его словом он становился слабее, мягче, уступчивее.

«Ну действительно, а что будет с одной-то? Таня покричит и перестанет, сегодня Новый год, такой праздник… У меня очень тяжёлая работа. Жена беременная. Одни нервы! Сплошные нервы! Я устал! Я очень устал! Я заслужил отдых, все вокруг сегодня заслужили, а я что?! Разве я не имею права на один глоток алкоголя?! Мужик я или нет?! Я целый год, целый год был как стёклышко! Я одну выпью и больше не буду никогда», – договаривался мужчина со своей совестью.

– Ты одну выпей со мной и больше не будешь никогда, друг, – незнакомец повторил его мысли, протягивая стопку. Александр медленно потянулся взять её из трясущейся, покрытой набухшими венами руки.

– Саша! – почти срывая голос, закричала Таня. Вонь не давала ей подойти ближе и выбить у него эти проклятые стопки. Ей оставалось только наблюдать, как вдруг…

– А ну пошёл прочь! Гадина! Ушёл отсюда! Ваня, ты проглядел его! –из подъездов послышались громкие голоса. Загремели двери, из которых на улицу выбежало несколько мужчин и женщин с наспех натянутыми на себя пуховиками и шапками. Все они были вооружены кухонными ножами, у кого-то в руках были иконы. Люди быстро окружили Александра Геннадьевича и пьяницу со стопками, оставив Таню чуть поодаль. Они угрожающе наставили на последнего всё, что у них было. Воцарилась гробовая тишина. Даже дальних голосов и фейерверков больше не было слышно.

– Пошёл прочь отсюда, я сказала! – прошипела ему одна из женщин, размахивая ножом, – мало попил, скотина такая?! Мы же найдём на тебя управу, зря ухмыляешься, козёл вонючий!

Пьяница выплеснул жидкость из стопок на снег, и она тут же испарилась, обратившись режущим глаза дымом. Затем он, осклабившись, расшаркался, прошмыгнул в щель между людьми и исчез в одном из подъездов.

Люди опустили ножи и иконы, почти одновременно выдохнув с облегчением. Пар из их ртов устремился в заволоченное серым небо. Смрад от незнакомца пропал вместе с ним. Александр Геннадьевич рухнул на колени, словно бы с него слетели тяжёлые оковы.

– Танюша, прости меня… – из его глаз упала слезинка.

– Это что сейчас такое было?! Саша! Саша, как ты?! – супруга быстро подбежала к нему, и с большим трудом присев на колени, обняла мужчину за плечи.

– Теперь с ним всё будет в порядке. Слышь, мужик, куришь? – женщина, прогнавшая пьяницу, обратилась к Александру Геннадьевичу.

Тот поднял голову и закивал.

– Тогда встань, покури, отдышись.

Мужчина так и сделал. Он медленно достал из пачки сигарету, поджёг её и затянулся.

Женщина продолжила, убирая нож за пазуху:

– Уже который Новый год нас этот урод терроризирует. Каждый раз так и празднуем! Огородить двор не можем, администрация не верит, говорит, даже ленты вешать не имеем права. Да и срывают их… Уже сколько раз без их ведома вешали, а всё равно сюда люди забредают, сколько можно, сил нет!

– Что это за чертовщина? – тихо спросил Александр Геннадьевич, делая очередную затяжку.

– Мужик-то? Это наш, местный был. Такой чёрт! Долго лежал в психушке на Июльских, потом выпустили, начал спиваться, жену, детей бил, нас кошмарил, гадил в подъезде. Потом жена его взяла детей и уехала. А потом он помер.

– В каком смысле?.. – Таня ошеломлённо прикрыла рот рукой.

– В прямом. Помер в один день. Сама помню, как выносили его, мы ещё тогда все перекрестились. Ну, видимо, не до конца вынесли, раз остался. Хорошо, что вы ничего у него ни взять, ни выпить не успели. Он всем так предлагает, примазывается, мол «друг, друг», тьфу! А кто из его рук выпьет, тот выпьет в последний раз – помирает на следующий же день. Озлобленной он был паскудой, на весь мир обиженной.

Таня ахнула и повалилась. Александр успел удержать её, чтобы она не упала в снег.

– Хорошо, что мы успели вовремя. Хотя Ваня должен был смотреть в окна и контролировать ситуацию с самого начала, да, Ваня?! – женщина грозно зыркнула на стоящего неподалёку молоденького паренька, который тут же потупился и отвернулся.

– Ваня, мой сын. Совсем маленький был, когда это началось, сейчас вот помогает. Мы уж не знаем, что с этим чёртом делать, надоел, чес-слово. Мы и камеры ставили, так ведь не отображается, не видно, и световую сигналку, тоже по барабану. Батюшек уже приглашали, так вы думаете чего? Ни один не сумел войти в подъезд из-за вони. Мы то к ней уже привыкли, нам не страшно, а как вот из церкви пришли, так она настолько усилилась, что даже мы из квартир повыбегали… Сколько нас на это хватит, понятия не имею… Ох, ну да заговорилась я. Вам, наверное, надо идти. Если вы шли в сторону Комсы, то вам туда, – женщина махнула рукой и добавила, – с Новым годом и будьте осторожны. Да благослови вас Господь.

Супруги поблагодарили своих внезапных спасителей, распрощались с ними и медленно поковыляли со двора, пытаясь осознать всё, что с ними сейчас произошло.

С тех пор Александр Геннадьевич даже смотреть не мог на спиртное. По праздникам он больше не страдал.

Через пару месяцев после инцидента Таня родила близнецов, двух девочек, и всё у семьи с тех пор было хорошо.

(Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Здесь автор постучал себя кулаком по голове, но не сильно).

Это снова произошло в один из мартовских вторников примерно в начале двенадцатого утра.

В это время ситуация на городских дорогах всегда становится более спокойной, пробки рассасываются, трафик устаканивается и течёт плавной размеренной речкой. Повсеместная давка в транспорте должна была возобновиться только к пяти часам вечера, а потому народ не спеша занимал пустые сиденья в автобусах, троллейбусах, маршрутках и трамваях, либо свободно стоял, держась за поручни.

Старенький трамвайчик под номером «21» уже пересёк мост через Оку, и с натужным громыханием и скрежетом стал подниматься вверх по съезду. Он медленно шёл сквозь горы снега, которые понемногу уменьшатся на холмах лишь к середине апреля. Старательно преодолевая метр за метром, трамвай кряхтел, как кряхтел и чертыхался бы дряхлый дедушка, позабывший дома свою трость.

Казалось, что от его усилий внутри него стало ещё жарче. Электрические печи работали на полную мощь. Пассажиры, пожилые женщины у окон и студенты, сбившиеся щебечущей стайкой у водительской двери, расстегнули пуховики и обмахивались головными уборами. Кондукторша в плотном пальто и синей жилетке пыхтела, силясь открыть хотя бы одно окно, но в итоге оставила эту затею и тяжело плюхнулась на своё место.

Наконец преодолев два трудных поворота, трамвай выехал на ровную поверхность и понёсся по Нагорной части Нижнего Новгорода. Все пассажиры выдохнули и расслабились, ожидая скорого прибытия к своим местам назначения.

Ускорившийся трамвай проехал под небольшим мостом на пересечении дорог и свернул к ближайшей остановке, носившей название «Малая Ямская». Метрах в десяти перед ней у самого поворота на тротуаре стояла женщина в больших круглых очках. Она чуть пригнулась к рельсам, и, широко улыбнувшись, помахала рукой водительнице трамвая. Водительница никак не отреагировала на это, даже не замедлилась. Студенты, приготовившиеся в этот момент выходить, обратили внимание на странную даму у обочины и тут же стихли.