Одно время он служил под началом Ивана Васильевича Кравченко, являвшегося председателем губчека и одновременно руководившего ее Секретно-оперативной частью (тем самым секретным подотделом). Настоящая его фамилия была Пахомов, Кравченко – псевдоним, от польского слова «кравец», то есть портной. Он начинал свою деятельность портным, но революция вынудила сменить профессию.

А личностью был примечательной. Его изобразил Валентин Катаев, с некоторой иронией, в книге «Траве забвения»: «довольно суетливым человечком лет тридцати с внешностью мелкого ремесленника, каковым он в действительности и был до революции – типичный русский портной-неудачник в ситцевой рубашке и жилетке с сине-вороненой пряжкой сзади, с яростно веселым выражением коротконосого плебейского лица, истерзанного ненавистью к классовым врагам, которых он поклялся всех до одного уничтожить, стереть с лица земли, не зная ни пощады, ни жалости, ни устали».

Кравченко не имел отношения к мастерам заплечных дел. Его задачей было выявление петлюровского и польского подполья, обезвреживание диверсантов, лазутчиков и бандитов, переходивших через границу. И Александр Винтер в своей автобиографии и во всех анкетах не упускал возможности подчеркнуть, что в губчека он подчинялся лично Кравченко.

На первых порах начинающий чекист работал в Одессе, потом в городе Вознесенске (в 148 километрах от Одессы), куда его командировал «лично прокурор Одессы тов. Туран10». Там должность, на которую назначили Шуру, была примерно такой же, как и в Одессе: «секретарь разведки Секретного подотдела».

В то время он свел не одно полезное знакомство с высокопоставленными сотрудниками Одесской губчека. С Семеном Западным (настоящая фамилия которого, была Кессельман, с двумя «с», а так не отличалась от фамилии Шуры), с Сергеем Барминским и Абрамом Лиманом. Позже их пути снова пересеклись на Дальнем Востоке.

Из губчека Шура ушел в конце 1922 года. Почему? Сам он ссылался на болезнь.

То, что эта вполне нейтральная и понятная причина приводилась в автобиографии, было вполне логично и разумно. В официальных документах не следовало писать ничего такого, что наталкивало бы чиновников на неуместные и далеко идущие выводы. Но свою роль сыграло не только состояние здоровья. В конце концов юноша выздоровел и мог сразу вернуться в такую престижную организацию, как ЧК, однако возвращаться не стал. Принадлежность к «органам» гарантировала высокий социальный статус, материальное обеспечение, власть над людьми. Всем этим он пренебрег, по крайней мере, на время.

На принятое решение повлиял уход Кравченко из одесской губчека с переводом в Киев, где он погиб в перестрелке с петлюровцами. Его место занял Леонид Заковский, известный своей нечистоплотностью, корыстолюбием и садистическими наклонностями. Он лично участвовал в допросах, избивал и изощренно пытал арестованных.

По всей видимости, рокировка с Кравченко произошла вследствие интриг Заковского, хотевшего занять его должность. Таким образом, обстановка в губчека коренным образом изменилась, и оставаться там Шуре совсем не улыбалось. Даже если его самого не заставляли выбивать признания из подследственных, сама мысль, что кто-то занимается этим в соседней комнате, делала работу в губчека неприемлемой.

Вообще, по натуре он был человеком достаточно мягким и творческим. Много читал, занимался самообразованием. Подобные качества могли ему помочь стать хорошим оперативником, разведчиком (вкус к разведывательной работе он почувствовал), но не костоломом. Так что под началом Заковского он пробыл недолго и из «органов» ушел.

Нечто похожее произошло с Яковом Бельским, работавшим в той же одесской губчека и, вполне возможно, встречавшегося с Кесельманом. Свой уход Бельский объяснял тем, что он «не был создан для чекистской работы, его раздражали постоянные тайны, не по нутру была охота на людей, даже когда они этого заслуживали». Бельский, как и Винтер, службе в ЧК предпочел творческую деятельность. Если Винтер занялся кинопроизводством и киноведением, то Бельский – литературой и журналистикой. Но контакты с прежней службой оба поддерживали, считали это полезным и важным для выживания в советских условиях. Хотя вышло совсем иначе. Бельского расстреляли немного раньше, чем дядю Шуру – 1 ноября 1937 года.

С уходом из губернской ЧК в жизни Александра Кесельмана наступил переломный момент. Война закончилась, из «органов», хотя это была ответственная и хорошо оплачиваемая работа, он ушел, что дальше? Он переживал, чувствовал себя неприкаянным, мучился сомнениями в правильности всего того, что до сих пор делал.

Тем более, что времена наступили зыбкие, не совсем понятные. Страна претерпевала удивительные и тревожные метаморфозы. Исчезала романтика первых революционных лет, на смену ей приходила приземленная реальность НЭПа (Новой экономической политики). Вновь хорошо себя почувствовали «буржуи недорезанные». А тут еще склоки в правящей коммунистической партии – то одна оппозиция, то другая, непонятно, кому было верить. И веры у юноши могло поубавиться – не в революцию (в нее он верил всю жизнь), а в советскую систему, стержневыми основами которой являлись органы госбезопасности, партия и комсомол.

В 1922 году он вышел из комсомола. «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым» – это оказалось не по его части.

Что значит «механически»? В то время такой термин был в ходу. Когда речь шла о пребывании в рядах кандидатов в члены партии, он применялся в случае, если срок истек, а в действительные члены кандидата не приняли. В комсомоле он мог означать выбытие по возрасту. Однако в соответствии с первым уставом организации в нее принимали юношей и девушек в возрасте до 23 лет. А Шуре было только 18, и он вполне мог в ней оставаться. Скорее всего, он просто утратил интерес к комсомольским делам. Перестал принимать участие в мероприятиях, ходить на собрания, платить взносы.

А в Коммунистической партии никогда не состоял. Правда, позднее настойчиво подчеркивал, что, хотя членом Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) не был, родственники его, двоюродные братья, были партийными.

Несколько слов об этих двоюродных братьях. Они действительно были партийными, причем «сильно партийными». И людьми безусловно влиятельными.

Наум Осипович Орлов являлся ближайшим соратником и помощником командарма, героя гражданской войны Ионы Якира и дослужился до должности заместителя начальника Политуправления Киевского военного округа. Якир в 1935–1937 годах командовал войсками округа.

Даниил Осипович Орлов являлся секретарем Проскуровского горкома ВКП (б). К сожалению, не удалось уточнить, в какие именно годы, но то, что это были тридцатые, не вызывает сомнений.

Был и третий двоюродный брат – Натан Яковлевич Елагин, в 1930-е годы – секретарь Змиевского горкома партии. Дополнительные сведения о нем разыскать не удалось.

На самом деле, большой близости с такими видными деятелями не было ни у дяди Шуры, ни у его родителей, ни у сестры Аси и племянницы Аллы, моей матери. Вспоминая детские годы, она говорила, что Наум Орлов не очень радовался родству с ними, так как все Кесельманы были беспартийными. Один раз состоялся семейный поход на обед к Орловым, и Наум Осипович, как вспоминала мама, поглядывал на гостей без особой теплоты, даже неприветливо, почти не разговаривал с ними. Что тут скажешь – «о времена, о нравы».