Подобно Тютюннику, он короткое время помогал красным, но затем переметнулся к петлюровцам и полякам – хотя главным образом грабил и убивал ради наживы, под лозунгом войны с «жидовской коммунией». Яков Бельский, как и Александр Кесельман принимавший участие в боях с Заболотным, написал об этом:
От Одессы до Балты (административный центр Балтского округа Подольской губернии, где бесчинствовал атаман – А. Ю.), по высокому левому берегу Днестра и в местечках южной Подолии помнят тягучее и зыбкое как туман имя – Заболотный.
Его хорошо помнит еврейская нищета этих краев, сотни сирот, вдов и калек.
Груды развалин на улицах Балты, с обгорелыми остатками оклеенных обоями стен, пустые и черные, как глазницы черепа, окна – все это следы лихих казацких набегов, память, оставшаяся жителям о Семене Заболотном.
В конце концов Заболотного настигли и окружили – он сдался и был казнен. А спустя несколько лет о борьбе с ним и его бандой был снят фильм «Лесной зверь» – на той же Одесской кинофабрике.
Какой след оставили годы революции и гражданской войны в душе молодого человека, чье детство и юность так рано закончились? Он сражался с классовыми врагами, убивал и его хотели убить. Видел всё, что несла с собой война: грязь, смерть, пренебрежение человеческой жизнью, которая ни во что не ставилась… У многих после таких испытаний душа черствела, рождая уверенность в том, что «вся-то наша жизнь есть борьба», что любые проблемы можно и нужно решать силой, невзирая на обстоятельства, мол, нечего щадить своих врагов, всё дозволено.
«И сердце вечно наготове шагнуть за тайную черту, почуять вкус соленый крови и бросить душу в темноту». Это строки из стихотворения Семена Кесельмана «В походе». Они в какой-то мере отражают чувства людей, которые прошли сквозь ад революции и гражданской войны. И готовы были идти дальше, сметая всё на своем пути. Однако Шура Кесельман не сумел органично встроиться в эту когорту. Точнее, пытался, но всякий раз неудачно, как видно, не хватало ему железной решимости, беспощадности и убежденности в своей правоте, присущих иным товарищам по борьбе.
III
Толковое Чека
Александр Кесельман демобилизовался в конце 1920-го или в начале 1921 года. Тогда же Одесский губком8 КСМУ (Коммунистического союза молодежи Украины) командировал его в Одесскую губчека. То есть в одесское губернское отделение Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Решение принимал один из руководителей городской комсомольской организации Арнольд Владимирович Арнольдов: впоследствии он занимал важные хозяйственные посты, был заместителем директора Торгсина9, управлял пушной конторой на Дальнем Востоке, а 1937-м был арестован и расстрелян.
Итак, шестнадцатилетний парень пришел на работу в ту самую ЧК, которая еще совсем недавно, летом 1919 года, наводила ужас на жителей Одессы. Герой Исаака Бабеля в «Конармии» с мрачновато-сардонической усмешкой назвал это заведение «очень толковым», намекая на ту основательность, с которой чекисты ликвидировали «контру». История одесской «чрезвычайки» отражена в литературе, еще в советские времена эту тему затронул Валентин Катаев – в повести «Уже написан Вертер». Название было взято из стихотворения Бориса Пастернака:
Я не держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер,
А в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно, что жилы отворить.
«Вертера» впервые опубликовал журнал «Новый мир» в 1979 году и это стало сенсацией. В те годы цензура успешно душила «разумное, добро, вечное» и ограждала советского читателя от малейших намеков на то, что в эпоху революции и гражданской войны красные не только восстанавливали справедливость, заботились о сиротах и вдовах и раздавали подарки, но и совершали другие, совершенно чудовищные вещи. Вся подобная тематика табуировалась. А из «Вертера» можно было узнать, как убивали чекисты ни в чем не повинных узников – в гараже, предварительно раздев догола, не отделяя мужчин от женщин. Как заводили мотор, чтобы снаружи не было слышно звука выстрелов и криков людей, обреченных на смерть. Конечно, маститый писатель не ставил своей главной целью живописать зверства ЧК, тема его повести гораздо шире, она насыщена размышлениями «о времени и о себе».
А самые правдивые и откровенные документальные свидетельства о том, что творилось в одесской губчека, содержатся в книгах С. П. Мельгунова («Красный террор в России») и Н. И. Авериуса («Одесская “Чрезвычайка”: Большевистский застенок»).
После прихода в Одессу белых в августе 1919 года был сделан документальный фильм «Жертвы Одесской чрезвычайки», в котором показали сотрудников и сотрудниц ЧК и трупы убитых ими людей со следами истязаний. А крупный дореволюционный режиссер Петр Чардынин поспешил поставить игровой фильм «Ужасы одесской чрезвычайки». Пресса анонсировала его следующим образом: «Драма, рисующая ужасы одесской чрезвычайки, по сценарию художника Жеминского, лично пережившего все ужасы Ч. К.». По всей видимости, это кинопроизведение осталось незавершенным или не успело выйти на экран в связи с очередной сменой власти. Но что любопытно – съемки велись как раз в то самое время, когда Шура Кесельман принимал участие в работе революционного подполья. А позже, уже в мирные двадцатые, он сталкивался с Чардыниным (этот режиссер благополучно работал при советской власти – его не тронули и даже хвалили) на киноплощадках в Одессе и Ялте.
Сегодня упоминание о том, что человек работал в одесской ЧК, сразу бросает на него тень, возникает желание заявить, что он один из «палачей». Но в случае с Шурой Кесельманом не стоит торопиться с выводами.
Во-первых, он пришел по распоряжению комсомола и вряд ли мог отказаться. И маловероятно, что имел полное и адекватное представление о методах работы Чрезвычайной комиссии.
Во-вторых, к началу 1920-х годов, когда гражданская война в европейской части страны закончилась, одесская «чрезвычайка» изменилась. Это не значит, что чекисты превратились в ангелов и в обращении с арестованными соблюдали «социалистическую законность» (она особо никогда не соблюдалась), или тем более презумпцию невиновности. На всех этапах советской истории классовая борьба диктовала свои правила. Что же говорить о том времени, когда только-только закончилась братоубийственная и кровопролитная гражданская война. Но жестокости и садизма в деятельности ЧК в 1920-е годы все-таки стало меньше.
В-третьих, преследуя социально чуждые элементы, чекисты одновременно вели борьбу с настоящими бандитами и преступниками, которые терроризировали население. Именно этим занимался Шура Кесельман. Его определили в «секретный подотдел», в опергруппу «по разведке» и вдобавок поручили вести информационную работу. Сам он называл свои тогдашние должности так: «комиссар и оперуполномоченный по разведке» и «помощник уполномоченного по информации». В его функции входил сбор сведений о «преступных элементах» в том числе с помощью агентурной разведки. То есть речь шла о розыскных мероприятиях. «В секретный подотдел входили разведка, осведомление, оперативная часть, сельская разведка, организованная для осведомительной связи с деревней», – отмечает историк И. Н. Шкляев.
В процедурах дознания, нередко сводившихся к выколачиванию из арестованных нужных показаний, Кесельман не участвовал. Помню, как бабушка Ася с кем-то говорила по телефону, точнее, не говорила, а яростно кричала в трубку: «Не делал он этого! Не делал! Никого не убивал, слышишь?! Ясно тебе?! Он был другой, не мог, никогда. И работу имел другую, не “убийственную”».
Слово «убийственную» я очень хорошо запомнил, хотя в целом ничего тогда не понял. Поскольку мал был и постеснялся спросить. Это было, наверное, в середине или начале 1960- х, когда бабушка с дедушкой переехали в Москву из Киева и поселились в коммуналке на улице Правды. Вот там я и стал невольным свидетелем этого телефонного разговора. Историей семьи я еще мало интересовался, и только много позже сложил два и два, догадавшись, что речь могла идти о дяде Шуре и его работе в Одесской ЧК.
