Эдем разглядел снайпера на крыше, которая была, без сомнения, там не одна. За каждым зарешеченным окном угадывалось чье-то лицо. Не такого внимания стремился Фростов.

Эдем шел к своему подзащитному. Он хотел крикнуть, предупредить о своем приближении, но в горле стоял комок.

— Олег! — наконец-то смог выжать из себя, когда до Фростова оставалось полтора десятка шагов.

Но Олег его уже не услышал. Его голова неестественно откинулась, и только потом раздался выстрел.

Земля уползла из-под ног Эдема; кто-то поддержал его сзади и аккуратно уложил на землю. Двор наполнился топотом. Эдем, не моргая, смотрел на осеннее небо, по которому тихо ползли серые тучи. Олег Фростов решил, что другого выхода нет: сюда действительно не доходило утреннее солнце.

1.5

В моменты глухого отчаяния, когда душу засыпало известью безнадежности, Эдем гасил его воспоминаниями о том зимнем дне, когда он впервые увидел виноград.

Они заблудились в одном из жилых кварталов, когда-то хаотически возведенных людьми, которые пренебрегали элементарными законами архитектуры и передали эту привычку пренебрегать вместе со своими лачугами по наследству трем следующим поколениям. Мама вела девятилетнего Эдема за руку, высматривая среди гирлянд из выцветших табличек нужную ей вывеску, когда мальчик потянул ее за руку и спросил: "Что это?"

В засиженной мухами и защупанной пальцами витрине закрытого магазинчика привлекал взгляд кусок фанеры, на котором умелый художник изобразил поднос с тремя красными яблоками и гроздью черного винограда. Яблоки для Эдема были обычным фруктом, а вот виноград оставался загадкой. Ему казалось, что гроздья из круглых камней, которые стучатся между собой, создана для детской забавы.

Однажды, когда его детдомовская группа уехала на экскурсию, а Эдема, который пожаловался на вымышленное недомогание, оставили в комнате, начался ливень. Эдем сидел у широкого окна, считая промежутки между молниями и громами и воспитывая смелость. Ушел град. Слушая, как льдинки бьются о подоконник, Эдем решил, что именно так звучит кисть винограда, если потрясить его у уха. Теперь у него возникло подозрение, что кто-то предпочитает есть эти градинки.

— Когда-то здесь был овощной магазин, — мама показала на вывеску с названием. — Ты хотел туда зайти?

Эдем покачал головой, не в силах оторвать взгляд от винограда.

— Ты любишь виноград? — спросила мама.

— Я не знаю, — ответил Эдем.

Наконец-то мама все поняла, и ее рука крепче сжала детскую ладонь.

— Ты никогда не ел винограда, — с ужасом сказала она самой себе и немного ускорила походку.

Эдем не понимал причины маминой суетливости. Нужное ей ателье оказалось за углом. Мама вышла от портного почти сразу, без свертка в руке, они быстро прошли скользкой мостовой мимо серых стен и вскочили в автобус. Эдем примостился у окна.

Вышли они у площади, где люди в одинаковой синей форме возводили из арматуры огромное конусообразное сооружение. Мама снова взяла Эдема за руку. На этот раз они двинулись по очищенному от снега тротуару вдоль магазинов. Эдем прищурился от необычно яркого света, лившегося из высоких фонарей, праздничных витрин, трамваев, отражалось от рельсов, брусчатки и чугунных урн. Даже церковные купола за домами сияли голубизной.

Когда они дошли до рынка, Эдема словно морской волной накрыл аромат апельсинов и человеческий говор. Испуганный, он крепче сжал мамину руку.

На рынке материнское увлечение куда-то исчезло — теперь они без спешки расхаживали между рядами. Рядом проплывали деревянные ящики с яблоками и мандаринами, свисали с натянутых нитей кисти бананов, высились правильные пирамиды хурмы. Эдем до сих пор не догадывался, что они ищут. Вдруг мама остановилась — и перед его глазами появилась картонная коробка, из которой чернели аккуратно выложенные на белую бумагу гроздья винограда. Отполированные черные камни светились изнутри, словно их высекли из мрамора, вставив в сердце лучик, украденный у солнца. Человек, которому придет в голову разделить это произведение искусства на отдельные виноградинки, несомненно, бездушный.

Эдем поднял глаза на маму и, увидев ее испуганное лицо, тоже испугался: такой он видел ее только раз — когда умудрился упасть с лошадки на карусели. Мама смотрела куда-то поверх человеческих голов. Эдем пытался понять, что могло ее напугать, но он не был супергероем с рентгеновским зрением.

— Солнышко, нам надо идти, — сказала мама и снова ускорила шаг.

Виноград оставался в коробке, но Эдем отказался бы от всех ягод мира, лишь бы не видеть ужасных глаз матери. Он дрожал рядом, стараясь идти даже быстрее, чем она.

— Оксана, — вдруг заскрипел женский голос, и пожилая дама с отвисшими мочками ушей и слишком яркой помадой преградила им путь.

Если бы Эдем не испугался, то наверняка заныл бы от боли — так сильно мама сжала ему руку.

— Оксана, как я рада вас видеть! А это Дима? Подожди, я Жужу позову, он выбирает соление, — выжгла дама за пол секунды.

Мама сбросила ледяные окошки.

— Вы ошиблись, — сухо ответила она и, обогнув даму, уверенно двинулась к выходу.

Эдем не оглядывался. Ему казалось: стоит им с этой дамой встретиться глазами, как она произнесет красными губами какое-нибудь проклятие — и Эдем застынет, точно, как отполированный виноград в этой коробке.

Они вернулись домой, и мама откупорила вино, купленное по праздникам. В шаге от своей комнаты Эдем услышал, как зажужжал телефон. Эдем затаил дыхание, надеясь услышать разговор, но мама почти шептала в трубку.

Эдем бросил шапку на стул и принялся стягивать свитера. Но страшная женщина с отвисшими мочками до сих пор не выходила из головы. Но не только страх не давал покоя Эдему. Где-то на окраинах сознания, в маленьком ящике в углу чердака, давно скрывалось чувство какой-то тайны. Она созревала, как зеленый помидор. Сегодня на рынке этот ящик открылся — тот помидор уже надел красную рубашку.

Эдем включил свет — так ему лучше думалось — и бросился на постелку.

Он выстраивал логическую цепочку. Мамин взгляд поверх фруктов, ее внезапное решение уходить, дама между рядами, красная помада, Дима и Жужа, мамины слова, что дама ошиблась.

Но действительно ли дама ошиблась — она правильно назвала маму по имени?

Холодная догадка щупальцем схватила Эдема за затылок и поползла, разрастаясь, вниз, по спине.

Мама соврала. Они с дамой были знакомы.

Но разве мама способна врать?

Эдем вспомнил, когда впервые увидел их с папой в детском доме, — они сидели, держась за руки, на диване у кабинета директора, а Эдем, тайком гуляя запрещенным для прогулок крылом, невероятным усилием воли преодолел робость и пробежал перед ними. Одного взгляда на этих людей хватило, чтобы понять, что они не знают зла. Они живут в мире, где ужин всегда горячий и с мясом, на простынях нет желтых пятен и люди никогда не лгут друг другу. Быть честным — это то, чему потом будет учить отца Эдема: быть честным перед другими, но прежде всего — перед собой.

Почему же мама сегодня соврала? Каждый новый вопрос был страшнее предыдущего.

Кто такой Дима? Может, родители скрывают от Эдема еще одного сына? А может, Эдем — не первый усыновленный ими ребенок? И что тогда произошло с предыдущей?

Эдем догадывался, где сможет найти ответ — в комнате родителей.

Там, на шкафу, за кипами книг по медицине, пряталась коробка из серого картона. Однажды у Эдема пошла кровь из носа. Прижав ладонь к лицу, он ворвался в родительскую спальню и застал маму на кровати с коробкой на коленях. Картонная крышка захлопнулась сразу же, но мама занялась Эдемом, лишь вернув свои секреты на шкаф.

Эдем соврал бы, если бы сказал, что ему никогда не хотелось в ту коробку заглянуть. Но теперь все было иначе: если на одной чаше весов лежала порядочность, то на другой страх.

Папа разговаривал с Эдемом о страхе. Первый день обучения на новом месте. Эдем врос в землю, наблюдая за скорым потоком сверстников в чистых и новых школьных формах, в таких же, в которой впервые был он сам. Эдем отказался от предложения родителей провести его в класс, опасаясь походить на маменькиного сыночка, а теперь понял, что влиться в этот поток совершенно невозможно.