Яхт-клуб огорожен забором. И из-за забора целыми днями выглядывали лохматые темные мальчишечьи головенки, сверкали жгуче черные глаза девчонок. Они с завистью глядели на яхты (каждый в этом городе втайне мечтает стать яхтсменом), на нас и на ребятишек, которые нам помогали. Дело в том, что к каждому экипажу был приставлен юный помощник. Мне достался тоже.
В один из первых дней, когда я возился возле “Финна”, ко мне подошел мальчонка лет девяти-десяти. Важно, по-взрослому, отрекомендовался: Дуглас Слоне. Вот так мы познакомились. И вскоре парнишка стал просто незаменим. Он все понимал не то что с полуслова, с полувзгляда. И тут же бросался исполнять. Дуглас был и переводчиком, потому что говорил и по-английски, и по-французски, и, естественно, по-испански. Ревниво следил за тем, чтобы другие ребята не подходили к лодке: я сам справлюсь. “Нам никто не нужен?” — полуспрашивал, полуутверждал он в первые дни.
Отец Дугласа был членом оргкомитета по проведению олимпийской регаты. Он хотел, чтобы сын увлекся парусом, поэтому был очень рад нашей дружбе. А. мы и в самом деле подружились. Не раз по вечерам Дуглас затаскивал меня к себе домой. Это было очень приятно, потому что именно по вечерам становилось тоскливо. Сидишь в комнате. Надоедливо гудит вентилятор. Конечно, свободного времени почти не было — изучал течения, ветры, анализировал дневные впечатления, сопоставлял их с предыдущими. И все же попасть в дружную семейную обстановку приятно.
А днем — днем скучать было некогда. Почти все гонщики приехали в Акапулько со своими яхтами: и американцы, и бразильцы, и аргентинцы. Эльвстрем тоже -привез свой “Финн”. Я же приехал без лодки. Президент Мексиканской федерации класса “Финн” господин Беккер предоставил мне свое судно. Это, конечно, было почетно. Но я не знал, с какой стороны к нему приступиться, чтобы сделать его пригодным к гонкам. Парус привез с собой. Мачту мне дал американец Шумекер. Вот так — с миру по нитке — и набралась мне вооруженная яхта.
Начались тренировочные гонки. Иногда уходил в океан один. Стоило чуть удалиться от берега, как к яхте тут же пристраивались дельфины. Они прыгали вокруг, то обгоняли лодку, то отставали, будто предлагали: поиграй с нами. И сразу становилось веселей. В первый раз я было испугался — не повредили бы лодку. Но вспомнил все, что читал об этих удивительных созданиях, об их дружелюбии, успокоился. Кстати, перед Акапулько, не помню уж в каком журнале, читал о том, что в Мексике, мол, яхтсменов ожидает борьба с акулами. Нужно позаботиться о том, чтобы опрокинувшийся гонщик не был съеден океанским хищником. И даже предлагались проекты каких-то проволочных ограждений.
Не знаю, где автор той заметки видел акулу, пожирающую яхтсмена. Нам свидетелями, а тем более участниками такой сцены стать не привелось. А вот дельфинов видели ежедневно. И потом, когда начались соревнования, они кружили по дистанции, но ни разу никому не помешали.
Соревнования проходили в основном при тихом ветре. Значит, прогнозы оправдываются. Значит, и дальше надо худеть, чтобы максимально облегчить яхту.
Оправдались и предостережения о том, что условия гонок невероятно тяжелы. Действительно, на следующий после ветреного день долго сохраняется зыбь. А поверх нее образуются новые ветровые волны. Ход их определить трудно — мешает яркое солнце и слабый ветер. И лишь когда яхта попадает на волны, улавливаешь их характер.
Сложность представляет и удаленность дистанции от берега. Почти час добирались до нее на буксире за катером. Гонка еще не началась, а уже чувствуешь себя усталым.
Лучше всех провел регату Пауль Эльвстрем. К этому времени я уже разговаривал по-английски и теперь не замолкал стыдливо, когда датчанин обращался ко мне. За эти годы успел окончить курсы английского языка, да и практика возросла.
Интересно было познакомиться с американцем Питером Барретом, который незадолго перед тем написал труд по теории парусов.
Все встречи и разговоры обычно проходили по вечерам. Нередко усаживались у самой кромки воды. Рядом стояли поднятые из воды яхты. “Летучие голландцы”, казалось, вот-вот снимутся с места, Из-за тихого ветра гонщики даже не опускали на них парусов. От этого обстановка — берег, наползающие на него волны, прозрачный вечерний свет, четкие силуэты мачт — представлялась нереальной. Но потом кто-нибудь не выдерживал, вскакивал и бросался в воду. И начиналась веселая кутерьма дурачащихся, уставших за день мужчин.
В свободные дни ходили на бой быков. Но на меня он большого впечатления не произвел. Я выступал неудачно, поэтому все мысли были заняты гонками. Лодка, конечно, было старой и неважной, но я искал, в чем же виноват сам.
В последней гонке едва дошел до финиша — шверт слетел с проржавевшего болта. Вот здесь-то и могли бы оказаться кстати акулы и проволочные заграждения. Но все-таки удержал лодку, не опрокинулся. И, проклиная высокую честь, в результате которой я был удостоен такого “Финна”, в последний раз вытащил свое суденышко на берег.
Предолимпийские соревнования окончились, а вместе с ними и последний предолимпийский сезон.
До свидания, Акапулько. Как-то мы с тобой простимся через год?
Когда мы расставались, Дуглас успокаивал: на следующий год будет лучше. На следующий год мы им всем покажем.
Говорят, устами младенцев глаголет истина. Если бы так.
АКАПУЛЬКО-1968
Мы летим вместе с ночью. Кажется, ей не будет конца. Вот уже почти двенадцать часов подряд ночь, ночь, ночь. И все же время торопится, спешит вырваться из объятий темноты, чтобы разом бросить самолет в раскаленное небо Гаваны.
Еще утром была Красная площадь. Торжественная в своей предрассветной тишине. Перечеркнутая узкими косыми тенями. Замер почетный караул у Мавзолея. И сердце тоже замерло, остановилось на мгновение.
Сколько раз бывал здесь, проходил мимо. Но почему никогда не было этого щемящего чувства, граничащего с экзальтированной восторженностью? Почему пустынная площадь утром 21 сентября вдруг стала воплощением всего самого дорогого в жизни? Видно, в каждом из нас живет тщательно спрятанное до поры до времени чувство кровной привязанности вот к этой частице Родины. И может быть, именно поэтому в самые ответственные моменты жизни тянет прийти сюда, постоять молча, безмолвно поговорить с самим собой.
Мы пришли сюда все вместе, всей командой. Пришли после всех официальных собраний, на которых обещали достойно защитить спортивную честь страны. Но только здесь, на утренней Красной площади, стало особенно ощутимым, что скрывалось за теми обещаниями. Слова приобрели особый вес и смысл. Они перестали быть просто словами. Это была наша клятва как можно достойнее представить Родину на олимпийском ристалище.
Самолет летит. И с ним на крыльях летит ночь. Далеко внизу осталась Африка. Теперь под нами океан. Но он так же далек, как все, что было до этого Дня. Даже то, что произошло вчера. Теперь, после утренней встречи с Красной площадью, все распределилось на “до” и “после”.
“До” была жизнь, окончившаяся сегодня в 14 часов 15 минут, когда в Шереметьево взревели турбины самолета и Ту-114 взял курс на Мексику. На XIX Олимпийские игры. Об этом дне мечтал долгие годы, с того самого первого лета, когда услышал голос ветра в парусе. К этому стремился и шел так долго. Так долго, что временами думал: дойду ли?
Весь 1968-й был уверен, что, кроме меня, нет претендента на выступление на Олимпиаде на “Финне”. И все же чего не бывает? На этот раз никаких неожиданностей. Хотя и на “Золотом кубке” в Англии, и на первенстве Европы в Медемблике выступил не очень удачно, но все-таки в Мексику лечу я. Больше некому. Возможно, именно поэтому же проигрываю международные регаты: дома слишком легко побеждаю.
Целый год отрабатывал старты. Думал только о стартах. И именно старты были ужасными. Особенно у нижнего знака — сразу давал фору основным соперникам. А потом поди догони, если лодки у всех приблизительно одинаковы, да и мастерства хватает у каждого. Тот, кто выиграл старт, как правило, наполовину уже победил.