– Подарок профессорский не потерял? – спросил Кат, нащупывая под воротником булавку.

Зашуршала ткань куртки. Петер вынул из внутреннего кармана свёрток и протянул его Кату – держа в плотно сомкнутой горсти, словно пойманного мотылька.

– Посвети.

Петер взял у него фонарь и направил луч на руки.

Кат зажал свёрток в кулаке, уколол булавкой палец. Подумал, разворачивая бумагу: «Не просыпать бы». Несколько секунд он хмуро дивился тому, что ночью в ледяной пустоши готовится сцедить каплю собственной крови на щепотку какой-то дряни – и всё это, чтобы попытаться выкрасть совершенно незнакомую девчонку оттуда, где её, возможно, и нет вовсе… «А может, нахер? Может, плюнуть да забить? – во рту стало сухо. – Жив буду, к Аде вернусь. Попрощаемся нормально. А пацан потом ещё спасибо скажет, что не пустил его на верную смерть. Может, всё-таки нахер, а?..»

Дохнул морозом ветер, бумажка с порошком легковесно шевельнулась. Кат, спохватившись, накрыл её ладонью. «Интересно, что сказал бы сейчас Маркел? Что я волен век повеки? Да, Маркел нашёл бы слова. Как он там повторял? Воля – это желание и стремление что-то сделать, а свобода – это когда тебе позволяют что-то сделать другие. И поэтому воля для человека дороже свободы. И ещё поэтому я должен сам найти, из чего мне выбирать, а не ступать по чужим следам. И так далее, и тому подобная болтовня».

Руки стыли на холоде.

Пора было решаться.

– Ну хватайся, чего стоишь, – сказал Кат Петеру. – Да фонарь погаси.

Петер вцепился в рукав плаща.

«Вот я дурак-то», – подумал Кат.

Зажмурившись, он вдавил окровавленный палец в центр бумажного клочка.

Тут же стало намного теплее.

Правда, темнота никуда не делась.

Зато в нос ударил запах – сложный, резкий, химический.

Кат достал из-за пазухи палицу, нащупал кнопку. Выставил оружие перед собой. Ощупью забрал у Петера фонарь и, направив его книзу, включил.

Жёлтый световой круг упал на бетонный пол. Кат повёл фонарём вперёд. В круге возникла кирпичная стена, мелькнул застеклённый шкаф, длинно проплыл стеллаж с полками, забитыми одинаковыми пакетами, и, наконец, высветился сидящий на стуле возле стеллажа человек, который, выпучив глаза, тащил из-за пояса здоровенный пистолет.

Кат нажал на кнопку.

В темноте беззвучно полыхнула молния. Человек по-птичьи прижал к груди сведённые судорогой руки и повалился навзничь. Кат, стараясь не топать, подбежал к нему. Наподдал ногой пистолет – тот, вертясь, улетел под шкаф. «Не достать теперь…» Свет фонаря запрыгал по стеллажам, выхватил из темноты нагруженную коробками тележку. В дальнем углу тускло блеснула железная дверь.

– Уф, – выдохнул Петер. – Больше никого… Он живой?

Кат, стиснув зубы, посветил лежавшему в лицо. Закаченные глаза, раззявленный рот, струйка слюны в трёхдневной щетине. Немолодой уже, грузный тип с редкими светлыми волосами.

– Дышит вроде, – сказал Кат. – Сейчас парсуну сниму.

Присев, он достал из рюкзака обманку, размотал провод и нахлобучил маску на небритую физиономию. Повернул до щелчка ручку на боку коробки. Пока обманка гудела, Кат водил фонарём по сторонам, чтобы не пропустить новую угрозу – если таковая появится. Но никакой угрозы не было. Только высокие, до потолка стеллажи, только тележка с коробками, только дверь в углу, да вторая дверь – в углу напротив.

Обманка щёлкнула.

Кат поставил фонарь на пол кристаллом вверх, снял маску с рейдера и, преодолев отвращение, поднес стальную полусферу к собственному лицу. Закрепил ремень на затылке.

– Ого, – тихо сказал Петер.

Кат вытянул перед собой руки – незнакомые, короткопалые, с татуированными островерхими буквами на запястьях. Встал, бросил взгляд вниз. Из-под увесистого пуза выглядывали носки армейских ботинок.

«Получилось», – Кат невольно потянулся к животу. Рука беспрепятственно прошла сквозь морок и встретила ткань плаща. Что ж, неплохая маскировка. Жаль, что говорить на вельтском наречии Кат по-прежнему не мог. Если встретятся местные, придётся отмалчиваться. А лучше – сразу стрелять.

Он припомнил нарисованный Энденом план здания. Со склада готового штоффа, где они сейчас находились, можно было попасть в подвал – там-то и хранили погружённых в гибернацию рабов. Судя по всему, дверь в углу вела как раз в этот самый подвал.

Ключи нашлись в кармане брюк поверженного рейдера. Кат отдал их Петеру. Тот зажёг собственный фонарь, взял его в зубы и, сгорбившись у двери, принялся за дело. Подходящий ключ никак не попадался, Петер сопел, покряхтывал, замок издавал строптивый скрежет – в общем, шума было предостаточно. Кат сделал бы всё тише и быстрей, но он стоял на стрёме, держа в руке готовую к бою палицу и светя по углам. Порой он нацеливал фонарь на своего бесчувственного двойника, однако тот по-прежнему не двигался.

– Есть, – выдохнул, наконец, Петер. Замок щёлкнул (Кату показалось – оглушительно), и дверь приотворилась. Из проёма потянуло дурным воздухом.

Кат лишь один раз в жизни сидел за решёткой – на своё двадцатилетие, когда, напившись духа, влетел в кабацкую драку. Пробыл он в тюрьме всего неделю, но запах общей камеры запомнил на всю жизнь.

Из-за двери сейчас пахло точно так же.

Фонарь осветил узкую лестницу, ведущую в кромешный мрак. Кат стал осторожно спускаться, пробуя каждую ступеньку вытянутым мыском ботинка. Потревоженная среди ночи лестница мстительно скрипела, но на скрип никто являться не спешил.

Им везло – пока.

Ступеньки кончились. Лучи фонарей скользнули по стенам.

– Ох, мама, – сказал Петер. – Это они. Нашли. Мы их нашли, Демьян!

– Тихо, – прохрипел Кат чужим голосом. – Ищи свою Ирму, и сваливаем.

Здесь тоже стояли стеллажи. Только на досках были расстелены матрасы. И лежали на них не пакеты со штоффом, а живые люди.

Самые разные люди.

Вот крепкий парень лет двадцати – а рядом худой длинноногий подросток. Вот девушка с растрепавшимися косичками, которые наверняка заплела ещё дома, до похищения – а возле неё женщина постарше: подбитый глаз, потёки туши на щеках. Вот сплошь мохнатый, в одном исподнем мужчина с выступающими из волос рогами – а подле него обычный мальчишка, такой, как Петер, без шерсти, без копыт и прочего. Вот вчерашний беспризорник, весь грязный, бритоголовый – а на соседнем матрасе кукольной красоты барышня, чьи локоны хранят следы блестящей пудры.

Их было здесь не меньше трёх десятков.

Голову каждого охватывал металлический обруч, и от обручей тянулись куда-то в темноту длинные провода.

Петер побрёл между стеллажами. Пятно света плясало по лицам, хранившим одинаковое выражение – спокойное и немного торжественное, будто они готовы, проснувшись, встретить что-то неизбежное, но определённо хорошее… В подвале царила стылая духота, пропитанный тюремной вонью воздух казался ядовитым, и хотелось уйти отсюда как можно скорее. Куда угодно, хоть в Разрыв.

Кат нацелил фонарь на вход в подвал. Петер, конечно же, забыл за собой закрыть. Взойдя по отвратительно визгливой лестнице, Кат притворил дверь и убедился, что замок не защёлкнется сам по себе. Постоял на верхней ступеньке, вслушиваясь. Ничего подозрительного. Только стук собственного сердца, только тихое гудение какой-то машины, только сонное дыхание множества людей, сплетающееся в сложный непостоянный ритм.

Затем из темноты внизу раздался невнятный возглас Петера.

«Неужто повезло?» – подумал Кат. Спустившись, он пошёл на звуки. Шорох, возня и сдавленное пыхтение становились всё громче. Дойдя до крайнего стеллажа, Кат увидел то, что и рассчитывал увидеть: Петера, который, встав на нижнюю полку, пытался стащить кого-то с верхней.

– Нашёл, что ли? – чужой голос, исходивший из собственного рта, вызывал тошноту.

Петер вздрогнул и обернулся.

– Нашёл. Помоги…

Кат посветил фонарём. На верхней полке – вровень с его головой – лежала девушка. Спутанные золотистые волосы, детский овал лица, высокий чистый лоб. Пижама в горошек.