КШМ взвода управления 1В15 при подъеме по склону сорвалась вниз. Я на том выезде был в ПРП-3 с бортовым 101. Ну, он как на лыжах съехал и ткнулся в землю. В КШМ мех. водитель был Логвинович. Там же ехали Хасанов, Лебедев и Михаил Кисарев. Парней слегка контузило. В течение дня отлежались. А вот Кисарев сильно головой ударился. Лоб глубоко рассечен был и он сознание потерял. Приходил в себя дня три, наверное. Я помню, как он в районе ПХД рядом с нашим медиком прапорщиком Ивановым сидел на корточках с перевязанной головой и шатался как зомби. Глаза закрыты и улыбается. Он, придя в сознание, от госпитализации отказался, а дня через три уже вернулся к нам. Так вот, его наш комсомолец полка за то, что он не слинял на лечение, представил к какой-то комсомольской награде. Медаль уникальная, она не по линии МО, а по комсомольской линии. Вообще, там много интересных событий было.
Это и обстрел нашего КП, вылившегося в дуэль между духами и дивизионом. Во время обстрела РС попали в палатку соседей, внизу стояли Д-30 и «Грады». РС вошел в их палатку буквально в 15 м от меня, и там были погибшие. Это когда через нашу КШМ РС летели с перелетом. А я бежал с Мишкой Кисаревым в сторону нашей КШМ по склону, и мы пробежали линию обстрела. Потом духи скорректировали дальность, но из-за рельефа РС все равно рвался дальше нашей КШМ и совсем рядом с «мотолыгой» соседей.
Самый интересный момент, на мой взгляд, это огневой налет в конце операции. То есть цели, куда, сколько и почему ‒ это должен знать Курдес. Дивизион резко сменил позицию, был приведен в боевое положение, приехали к комдиву офицеры с большими звездами и участвовали в привязке дивизиона. Потом дивизион «Гиацинт» и батарея «Ураган» произвели шикарный огневой налет в сторону Пакистана по территории племен. На моей памяти это, наверное, самый большой огневой налет. Там режим радиомолчания был объявлен, и я к командующему операцией от нашего дивизиона тянул телефонную связь. Три катушки целиком ушло на эту линию. Вообще какой-то сюр был. Идешь вдоль склона, с той стороны стреляет пулемет, ущелье звук усиливает, куда стреляет, фиг знает, дистанция большая, так и идешь, уже не обращаешь на это внимание. Потом вижу неприметную КШМ на базе «ГАЗ-66». Захожу туда, а там за столом большие звезды сидят и без понтов. Говорю ‒ Связь с «Гиацинтов». Они:
‒ Ага. Давай, давай, скорее.
‒ Можно сделать проверку связи?
‒ Конечно, конечно.
При возвращении колонны с этой же операции «мотолыга» бригады, которая тащила Д-30, подорвалась на мине. И одна из наших САУ была оставлена для прямого выстрела по пушке с «мотолыгой». То есть пропустили колонну и потом выстрелили по пушке. Парни тоже рассказывали, что когда сворачивали САУ, духи уже выбегали сзади на дорогу. Но ребята все успели сделать. Выход колонны сопровождался вспышками пусков РС со всех склонов, но разрывов не видно было. Не знаю, кто был их целью.
Еще, бывало, автотехнику дивизиона привлекали. В Кандагаре спецназ один раз попал в засаду. И огневую поддержку ему могли оказать только Д-30 из 70 бригады. Для наших САУ‒ мертвая зона. Но снаряды таскать для Д-30 привлекли и наши «Уралы». Помню, несколько дней «Уралы» летали, и парни с дивизиона их грузили снарядами для Д-30. Водилы очень уставшие были.
Творческой частью много занимался прапорщик Чичерин. Я его помню, как главного комсомольца дивизиона. Он со своим прибытием в дивизион много хорошего вдохнул в жизнь дивизиона и нашему ком. взвода его самодурство пообрезал. И на операции ходил, на Шинорайской-87 он точно был.
По медицинской части у нас прапорщик Иванов был.
На многочисленных фотках нашего полка, которые размещены в интернете, я его не увидел. А в лицо я его хорошо помню. Невысокий, внешне крепкий, с усами.
В первые дикие дни дивизиона, когда вся жизнь еще шла в палатках (не было колючки по периметру, не было еще никаких строений из глиняных кирпичей и т. д.) и еще только строились помещения для офицеров и штаб, его очень часто почему-то назначали дежурным по дивизиону.
И я помню, что он бывал очень уставшим после череды бессонных ночей, когда его назначали дежурным снова и снова.
Да, он был главным борцом с желтухой в дивизионе. А было время, когда гепатит свалил одновременно очень много бойцов.
Гепатит лично меня не тронул. Но однажды я затемпературил. Как обычно к шести утра настроил рацию на связь с полком. Радиообмен был короткий ‒ «у нас все нормально». И когда я выключил Р-130, понимаю, что я плыву. Внутри нарастал холод, я весь задрожал и голова стала тяжелой. А дальше все как в тумане. Я как-то перебрался в передний отсек КШМ, видимо там что-то нашел чем укрыться и…
Над головой открылся люк.
Голос сверху:
‒ Вот он где.
‒ Ты что тут делаешь?
‒ Да у него жар…
Прапорщик Иванов принес какое-то колдовское зелье из нескольких таблеток. Заставил их разом выпить и у меня к вечеру все прошло. То есть к вечеру мне стало намного легче. А к утру я был совершенно здоров.
Не знаю до сих пор, что это было и как можно было вылечить человека за один прием лекарства в один день.
В личном общении с Ивановым (а такое бывало, когда его дежурство совпадало с моим) сразу погружался в какую-то атмосферу гражданки. Исчезала вся уставщина, особая атмосфера Афганистана и реально чувствовал себя как дома и можно было поговорить на любые темы.
Сам Иванов перенес два или даже три гепатита. Видимо сильно ощущал на себе последствия болезни.
С парнями с Лошкаревки общался по рации, каждый день их по два раза слышал, но сам не бывал там. Только по радиообмену. Когда настрел передавали в полк. Расход ‒ полных столько, уменьшенных ‒ столько. Масса выстрела «Гиацинта» около 100 кг. Снаряд ‒ под 50 кг (с ящиком ‒ 60). И заряд около 40. Гильзы латунные были, подотчетные, но, видимо, как-то ноги делали. Когда какие-то ротации шли, удавалось с кем-то поговорить. Но больше за жизнь. 1-ю псабат (Лошкаревку) хвалили!
В конце ноября 1987 г. я добрался до дома. На следующий день в военкомат и сразу в институт.
Помню, у паспортиста в ЖЭКе чуть материться не начал. С мороза руки не слушаются, и я какой-то бланк заполняю и каждый раз с помарками. С пятого раза удалось все заполнить. Первого декабря 87 года я без всяких перерывов восстановился в институте и уже был на своей первой лекции.
В декабре по ТВ широко освещалась операция в Хосте. Показывали, как стреляли «Гиацинты». Потом показали офицера, читающего стихи. Это был Конорев. Внизу или вверху бежал подстрочник ‒ Командир 2-й батареи.
Помню, что я еще удивился ‒ ого, Конорев уже комбат. Я его помню старшим офицером батареи. Он стихи писал. Газета называлась, кажется «Фрунзе». Там его даже напечатали. Когда он молодым офицером пришел, над ним иногда Мартыненко прикалывался. Конорев первый раз командовал огнем. И кричит: "Залпом Ооооооо… " и почему-то произнести «гонь» не может. Мартыненко стоял рядом со мной и стал его передразнивать: " Х… тебе в Жооооооооо…" Ну и за глаза Конорева Конем называл. Но на самом деле Конорев мужик хороший, грамотный и интеллигентный. И, разумеется, как офицер вырос. Но инфы про него я больше не находил.
Бывали случаи, когда Конорев был дежурным, и я ночью дежурил по связи. Вот тогда ночи хорошие были. Разговаривали о книгах, о стихах, спорили о разных вещах. Причем я мог спокойно возражать, излагать свою точку зрения. Он музыку любил, был в теме музыкальных новинок в СССР (не знаю, как это ему удавалась). Помню, как он во время дежурства напевал: "Ах вернисаж, ах вернисаж, какой сюжет, какой пейзаж… " А на Хосте уже полноценный комбат. И приказы подает твердо и уверенно. В 86 году только появилась песня «Цунами». А она уже у Конорева из магнитофона играла".
