– Нет уж, уволь! Кто ж в твой кинематограф будет ходить? – обдергивая жилет, вымолвил Андрей Павлович.

– Как кто? – входя в азарт, басил Колымягин. – Простой арифметический подсчет. На ярмарку в Перетну съезжается ежегодно круглым счетом пятнадцать тысяч, местное население волости, помещики. У нас в России никто по пальцам сосчитать не умеет, потому и бьют нас, и еще мало.

– Да ну тебя, веди лучше есть. Сколько раз ты-то рассчитывал и подсчитывал.

– Стар стал – пеленаться стал, – засмеялся Колымягин так, что подсвечники на столе задребезжали.

Гостей из столовой уже перевели в гостиную.

Мария Петровна вышла в темно-малиновом платье; Шура в белом легком платье с высокой талией, убранном голубыми лентами, казалась рядом с некрасивой, не первой молодости Лелей совсем девочкой, шаловливой и слегка смущенной.

Алексей сейчас же подошел к барышням.

– Какой вы Ольгой-Татьяной сегодня, кузина, и наш приезд допотопных помещиков так стилен.

– Кто же Онегин? Вы, m-r Рудаков? – спросила, грассируя, Леля.

– Тогда Косте достанется роль Ленского. Кстати, он сегодня мрачен и томен, – с живостью ответил Алексей.

Колымягин, рассаживая за стол, посадил Костю рядом с Лелей. Алексей сел напротив, а Шура, которую Еварест Степанович хотел непременно посадить между сыновьями, побежала на другую сторону к Марии Петровне.

– Вы что бунтуете, кузиночка? – поймав ее за руку, сказал Алексей. – Кавалеров избегаете? Садитесь тогда со мной. Я буду служить вам защитой.

И он почти насильно усадил Шуру рядом с собой.

Леля, поджимая губы, жеманно занимала Костю разговорами.

Студент наливал рябиновку и чокался.

Солнце сквозь замерзшие окна заливало всю столовую.

Подали блюдо устриц. Хлопнула пробка шампанского.

Алексей учил Шуру глотать устрицы и требовал, чтобы она допила свой бокал. Шурочка смеялась, отказываясь. Было шумно и весело. Говорили в десять голосов.

У Кости от жары и вина с непривычки кружилась голова. Он уже не отвечал даже на вопросы Лели; молча пил, когда чокался с ним кто-нибудь, и неподвижными глазами смотрел на сидящих напротив Алексея и Шуру.

Из гостиной, где оставленные хозяевами на произвол судьбы гости должны были занимать сами себя, уж доносились звуки вальса. Наконец встали из-за стола. Алексей подошел к Косте и сказал, улыбаясь:

– Ну вот, в два часа дня уже пьяны, и бал в полном разгаре. Что с тобою, Костик, на тебе лица нет? Позеленел весь. Тебе нехорошо?

Мутно взглянув на брата, Костя ответил:

– Я все о тебе думал. Ведь завтра твоя судьба! – Он вдруг засмеялся хрипло и громко.

– Костя, ты пьян, подумай, что ты говоришь, тебе, как другу, я все рассказал… Что с тобой? – растерянно бормотал Алексей, бледнея. – Ты с ума сошел!

Он резко повернулся и, преувеличенно твердо ступая, пошел в гостиную.

– Пожалуйста, Алексей Петрович, будьте распорядителем, без вас ничего не выйдет. Все просят! – бежала ему навстречу Шура.

Алексей поклонился, подал ей руку и повел, сияющую и смущенную, в гостиную.

– Вальс, – через секунду донесся его раскатистый, слегка сиплый голос. – Вальс, пожалуйста.

Костя, прислонившись к стене, будто соображая что-то, шептал:

– Что я наделал! Что я наделал!

– Что же ты, Костик, не танцуешь? – накинулась на него Мария Петровна. – Барышень так много, а кавалеры по углам забились. Посмотри на Алексея, какой молодец; старше тебя чуть не на десять лет, а какой живой. Посмотри, какая они пара с Шурой. А ты как пентюх какой: не танцует, не ухаживает, от барышень бегает. Ну, пойдем, пойдем!

Она взяла Костю под руку и почти насильно втащила в гостиную. Алексей танцевал, небрежно повертывая Шурочку, заставляя обегать вокруг себя, приподнимая ее на воздух. Шурочка, оживленная, раскрасневшаяся, с распустившимися локонами, старательно выделывала па вальса.

– La valse est finie[25], – закричал Алексей и, обмахиваясь шелковым платочком, прошел мимо Кости, не взглянув на него.

Заиграли па-де-патинер. Мария Петровна толкала Костю:

– Ну иди же, медведь косолапый!

Костя вышел на середину комнаты, оглянулся и подошел к Шуре. На молчаливый его поклон Шура сделала гримаску:

– Разве вы танцуете?

Костя еще раз молча поклонился.

Шура нехотя встала. Молча прошли они первый круг.

– Вам нездоровится? – спросила Шура и улыбнулась.

– Нет, ничего, – бормотал Костя, – почему вы думаете?

– Вид у вас мрачный, и Алексей Петрович говорил.

Они еще помолчали.

– Как вы сбиваетесь с такта! – промолвила Шура. – А кто из барышень вам больше всего нравится сегодня?

Костя промолчал несколько секунд, будто не слышал вопроса, и потом, совершенно неожиданно, сказал:

– Вы мне нравитесь.

Шурочка посмотрела на него насмешливо.

– Вот не думала. Каким вы комплиментщиком стали!

Они прошли еще круг молча.

Шура промолвила «мерси» и хотела сесть.

Костя задержал ее руку и сказал, запинаясь:

– Зачем вы, Шурочка, зачем?..

– Что зачем? Спасибо. Я устала! – И, вырвав руку, Шура побежала к Марии Петровне.

Алексей перерезал ей дорогу, подхватил и повел в круг.

Костя еще долго топтался, мешая танцующим.

– Что же ты не пригласишь Лелю, она хозяйка, неудобно! – шептала Мария Петровна, но Костя, не слушая ее, вышел из гостиной.

Костя прошел несколько полупустых комнат и в задумчивости остановился у окна.

Солнце уже зашло, и багрово-синим пламенем сиял закат. Машинально чертил Костя на замерзшем окне все одни и те же две буквы: А. К.

Заглушенная доносилась музыка из гостиной, пробежали мимо две барышни, смеясь.

Юраша прошел, посмотрел удивленно на отвернувшегося к окну Костю, спросил что-то и, не получив ответа, ушел. Кому-то аплодировали в гостиной, и опять заиграла музыка. В комнате становилось совсем темно. Закат бледнел, начинал падать снег.

В соседней комнате тихо говорили и смеялись сдержанно. Костя не слушал.

– Какая вы глупенькая, Шурочка! – долетел до него вдруг пониженный голос Алексея. – Ну же, ну!

Костя обернулся. В соседней комнате в сумраке белело платье. Алексей, стоя спиной к нему, еще что-то сказал тихо. Шура засмеялась. Алексей придвинулся к ней. Костя видел, как две обнаженные до локтя руки обняли Алексея. Явственный звук поцелуя раздался.

Костя не шевелился.

– Ну вот так, так бы давно, милая моя девочка! – говорил Алексей. – Только смотрите, ни гугу.

И, разговаривая тихо, они прошли в другую комнату. Костя, осторожно ступая, шел за ними. В столовой Шура и Алексей остановились, встреченные Марией Петровной. Костя из темноты коридора долго разглядывал освещенные их лица, побледневшее Шурочкино, улыбающееся смущенно, и спокойное, торжествующее Алексея.

Потом Костя медленно вошел в гостиную. Румяный попович, местный поэт, став в позу у рояля, декламировал:

Угас Грифошка наш! Угас! Душа собачья отлетела! Ведь он за сына был у нас, Дитей души, души – не тела!

По училищной привычке Костя проснулся рано. Голова была тяжелая, слегка мутило; как после долгой болезни, тело было вялым и слабым. Не хотелось ни вставать, ни спать. Смутным и тягостным сном представлялось вчерашнее. Молчаливая обратная дорога. Метель. Василий вылезал искать след. Ехали медленно и долго. Алексей не сказал ни слова, прошел в свою комнату и крепко захлопнул дверь за собой. Тупо вспоминал Костя все, что произошло, будто это были не она, милая, любимая Шура, не он сам, а какие-то чужие, враждебные люди.

Особенно Алексей. И далекие отрывистые картины вставали перед Костей. Вот они мальчиками. Костя совсем маленький, неуклюжий, некрасивый. Алеша черномазый хорошенький кадет; «херувимчик» зовут его горничные; веселый, смелый, привлекательный для Кости и немножко страшный в своих шалостях.

Костя внизу под балконом в песке.