Так просидел он довольно долго, читая о Гизах, короле Генрихе Наваррском, прислушиваясь к шагам по коридору, неспокойному дыханию Алексея, а главное, к тому, что делалось за стеной, в комнате Шуры.

Наконец где-то далеко раздался звонкий голос Марии Петровны:

– Будить, будить! Скоро уже завтракать!

Через минуту Лиза постучала в дверь:

– Вставайте, барин.

Костя подошел к двери и отпер ее. Лиза, не ожидавшая, что дверь откроется так скоро, чуть не упала.

– Вы уже готовы, барин? Барыня завтракать кличут, – сказала она.

– Все встали? – спросил Костя.

– Барыня только что, барин с гулянья пришли, а барышня в баню ушли.

Не зная сам для чего, Костя спросил:

– А снег хорошо пололи вчера? Что же вам вышло?

Лиза удивленно взглянула на него.

– Снег полоть еще рано, барин. В посту грех. Так я пойду на стол подавать.

– Что бы это значило? Путают они что-то! – задумчиво повторял Костя, шагая из угла в угол по комнате.

Алексей, проснувшись, кричал весело:

– Ну, как спал, Костик, на старом пепелище? Я же отлично; и елку видел во сне, и подарок мне подарили. Только какой – тут меня и разбудили. Вот досада! Это к удаче, Костик, не правда ли?

– Да, да, конечно, – рассеянно отвечал Константин. – Вставай скорей, тетушка с завтраком ждет.

– Благодать! – стоя в одном белье, намыливая лицо и шею, болтал Алексей. – Не жизнь, а малина. От завтрака до обеда, потом до ужина. Пожалуй, танцевать с поповнами заставят и медведем рядиться.

Долго и тщательно одевался Алексей, болтая веселый вздор и напевая: «Должна признаться, люблю кататься я со студентом молодым, да не с одним».

Натянул новые малиновые рейтузы, старательно зачесал редеющие височки, тоненькой кисточкой тронул около глаз и губы, напудрился, надушил платок мимозой, терпкой и приторной, осмотрев себя в зеркало, прищелкнул пальцами:

– Недурна канашка!.. Ну, пойдем, Костик, что таким мрачным встали, ваше сиятельство?

В столовой, просторной и пустоватой, было как-то особенно светло от снега за окнами и не повешенных еще к празднику гардин.

Андрей Павлович возился около спиртовки. Мария Петровна в величественном капоте и чепце с бантами, с болонкой на коленях пила кофе, косясь из-под пенсне на газетный лист, развернутый перед ней.

– Что же вы мне вчера не сказали, что в Париже наводнение? Французский посол устраивает базар в пользу пострадавших. Люся и Тоня, верно, опять будут выставляться, ждать женихов, – оживленно заговорила она, целуя братьев в лоб.

– Пей, матушка, кофе. Убирать пора, да и завтракать. Потом в Осиновку поедем. Что тебе за забота до Парижа, – ворчал Андрей Павлович, наливая стаканы Косте и Алеше.

Вошла Шура.

В беленьком платьице с синим матросским воротником, в платочке, повязанном по-крестьянски, она имела вид девочки, и будто солнцем озарила Костю ее веселая лукавая улыбка, когда она здоровалась с ним; что-то знакомое и милое узнавал он в ней и сам улыбался, слушая шутки, которыми сыпал Алексей.

До завтрака пошли в залу петь.

В большом камине ярко горели дрова.

Пока Алексей ходил за нотами, Шура показывала Косте своих инсепараблей в золоченой клетке.

– Мне их мисс Нелли подарила. Папа говорил, подохнут, а они живут и ручными совсем стали. Смотрите, какие милые, – щебетала Шура.

Она открыла клетку, и четыре зелененькие птички выпорхнули, закружили по комнате и на Шурин голос слетелись все снова и с писком садились на голову, плечи, руки хозяйки.

– Помните, Костик, – будто обмолвившись, назвала Шура Костю старым, детским именем и сама вспыхнула и засмеялась, – помните, мы бегали по этой зале, спасались от разбойников. Разбивали табор… Как это было давно!

– А мне кажется, это было вчера. Всего два года прошло, и все время я так часто вспоминал Курганово и вас, – ответил Костя, чувствуя, что радостным румянцем заливается и его лицо.

– Будто бы вспоминали нас, провинциалов? – кокетливо промолвила Шура.

– Какая идиллия, прелесть! – хохотал Алексей. – Дева, кормящая птиц небесных! Только ты, Костик, более поэтическую позу прими, преклони хоть колено! Вот так. – И он сам гибко опустился на колено; и, взяв Шурину руку, поднес ее к губам и запел какую-то арию.

Шура смущенно улыбалась. Встревоженные инсепарабли закружили над ее головой.

Костя сел аккомпанировать; старый рояль певуче дребезжал. Гулко разносились по зале голоса: слегка надтреснутый маленький, но приятный Алексея; по-детски сладкий еще, высокий – Шурин. Она нагибалась к нотам и кончиками платка касалась Кости, и сладко и радостно ныло его сердце.

Завтрак прошел оживленно и весело. Мисс Нелли смеялась до того, что закашлялась и принуждена была удалиться из-за стола.

После завтрака Андрей Павлович и Мария Петровна стали собираться. Рыженький Рысачок уже ржал нетерпеливо у крыльца.

– А вы, молодежь, с горы покатайтесь или на лыжах, – сказала Мария Петровна.

– Да, да, на лыжах! Я еще не обновила своих, – захлопала в ладоши Шура и побежала причесаться.

Костя и Алеша смотрели из окна, как усаживались в ковровые мягкие сани Мария Петровна в лиловой ротонде и Андрей Павлович, еще красивый и стройный в своем с красными цветочками дубленом полушубке и в шапке с ушами на заячьем меху, который сливался с седыми кудрями его.

– Красивый старик генерал, – сказал Алексей и, помолчав, прибавил тихо: – Два дня еще.

Костя ничего не ответил. Страшная мысль на минуту омрачила его, но Шурочка, уже совсем готовая, в крытой красным бархатом шубке, высоких суконных сапогах, шапочке с меховыми отворотами, весело вбежала.

– Что же вы не одеваетесь, господа кавалеры? – кричала она.

Алексей надел коротенькую охотничью куртку, Костя – шинель. Лиза помогла натянуть им валенки; Василий ждал на крыльце с лыжами.

Захрустел твердый наст. Скатились с горы; переправились через реку, и поле, с черневшей далекой опушкой леса, открылось перед ними. Покатили быстро, сосредоточенно работая палками, изредка перекидываясь короткими фразами.

Костя бежал быстрее, и, обогнав, останавливался, и, оглядываясь, смотрел на разрумянившуюся, улыбающуюся ему Шуру, и сам улыбался ей, и хотелось бежать еще быстрее и дальше, дальше без конца…

Поднялись на пригорок.

– Покатимся без палок, – закричала Шура.

– Кубарем бы не скатиться, – смеялся Алексей, – в мои годы это не очень прилично.

– Ну вот еще! Папа с нами катается в овраге, там в десять раз круче.

– Катитесь, дети, а я посмотрю и покурю, – ответил Алексей.

Костя встал рядом с Шурой.

– Раз, два, три! – скомандовал Алексей.

Костя оттолкнулся палками и полетел вниз, стараясь не перегонять Шуры.

– Падаю, падаю! Задавлю! – со смехом кричала Шура.

Костя обернулся, и в ту же секунду Шура пошатнулась, задела лыжей его лыжу, и оба они были в снегу.

– Браво, браво, бис! – кричал Алексей с горы.

Костя лежал внизу, Шура сверху. Она смеялась и от смеха не могла подняться. Алексей осторожно спускался на помощь, но Костя прижал к себе Шуру, приподнял и поставил.

– Спасибо, Костик! – второй раз назвала его так Шура. – Я бы завязла тут по горло. Вот что значит отвычка. С прошлой зимы не бегала. Но что с вашей лыжей?

Одна из Костиных лыж была сломана пополам.

– Как же теперь быть? – опечалилась Шура. – Придется домой пешком идти. Да вон наши едут, они вас подвезут.

Невдалеке по дороге мчались сани.

– Мама, папа, погодите! – закричала Шура и побежала наперерез саням… Алексей последовал за ней. Костя печально поплелся, таща лыжи и завязая в сугробах. Андрей Павлович придержал Рысачка, и Мария Петровна кричала взволнованно:

– Что такое? Костик ногу сломал?

– Нет, только лыжу, довезите его! – в сумеречной тишине звонко разносился веселый Шурин голос.

Костя добрался до дороги и сел на козлы.

– Не вывали нас, Костик. Смотри! – волновалась Мария Петровна.

– Раза два кувырните их, пожалуйста; там раскат есть удобный у моста, – смеясь, кричала Шура и, повернув лыжи, заскользила обратно.