– Да хорошо же всё, матушка! Что ты, право…

– Да не про то я… Сколько уж ты замужем?

– Да четыре месяца… уже…

– То-то и оно, четыре месяца, – княжна опять мельком глянула на няньку, так кивнула быстро, и, заметивши это, княжна отчего-то начала злиться. – А ты всё праздна… как видно, – со всевозможной кротостию подытожила княгиня. И тут до княжны дошло, про что это она. Краска бросила ей в лицо, захотелось бежать скорее, но мать, видя её страшное смущение, удержала за рукав, приобняла, и совсем шёпотом, таким, каким всегда ей наставления начитывала, так что от её пожеланий добра неловко делалось и провалиться хотелось, продолжала допрос:

– Варенька, всё ль меж вами… с мужем-то… ладно? М? Не таись, я мать твоя, и всё знать должна, об тебе заботясь!

«И никто, даже мать родная, не вправе тебе указывать теперь!» – отчётливо прозвучал его голос. Княжна овладела собой, перевела вздох и приготовилась быть терпеливою до конца.

– Всё меж нами ладно, как положено быть супругам.

– А что ж тогда?.. Или редко навещает тебя? В спальне, то есть.

Что за мука! От околичностей этих провалиться мечтается! Княжна собрала всё здравомыслие, чтоб отвечать уместно. В глубине разума понимая, за что мать беспокоится, и про что пытается разузнать всеми благовидными предлогами.

– Матушка, так служба у него какая! При царе не только день ведь, и ночь иную надо быть… Куда царь – туда и он. А как дома – так и видимся, конечно, как по порядку брачному положено!

– Ну ладно, ладно, это я так! – и она отпустила, наконец, донельзя измученную этим дознанием княжну.

Не чая как, она простилась со всеми. Переобнимались, по сто раз пожелавши блага всяческого и наказавши впредь друг у друга в гостях бывать как можно чаще.

Неприятный разговор миновал, но слова матери почему-то засели, и она впервые задумалась над ними… И противный червь, неприятный и тревожащий, загнездился где-то внутри потаённых мыслей. «Всё праздна», – это ж надо этак высказаться… Но то была правда.

Проводивши дорогих гостей, опять, как водится, слезами и напутственными молитвами, княгиня к себе поднялась, и с нянькою там возобновила беседу, касаемую дочери.

– Да быть не может, что Варя неплодна, – в который раз сокрушалась она, и истово крестилась на нарочно приобретённую в Новодевичьем икону Зачатия благочестивой Анной Пресвятой Богородицы. – Если в ком и есть изъян, не в ней. В нашем роду все чадородием богаты.

Нянька, отдыхая от сегодняшнего волнения, сложивши на переднике руки, восседала на застланной тёплым ковриком лавке и размеренно, точно дьячок в прицерковной школе4, начитывала княгине, тоже в который раз:

– Матушка моя, ну к чему же сразу изъян! Сама суди, вот как Танька говорит, что дай Бог день на неделе молодые вместе спать ложатся, и встают вместе, а почему? А потому, что то он на службе, то день постный, то не пост – да он укатил в Слободу на десять дён, то дома он – да недужила она простудою, то подол в красных цветах, а там опять – служба, пост или ещё чего. Ну и конечно, некогда им было побыть как следовать, обстоятельно то есть.

– И что же, за всё время ни дня единого не выпало так, чтобы удачно?

– Стало быть, не выпало, да.

– Ой, не знаю, ну дай Бог, чтоб в этом только дело. А надо всё равно от сглазу осторожиться бы. Чую, завистники это.

– Я Таньке наказала про то Вареньке намекнуть. Не помешает…

– Спасибо тебе, Тимофеевна, только ты меня и утешаешь… Ой, что делать, не знаю, с Василием Андреичем тоже. Ты подумай! Федю в поход брать решил! Зачем это, куда спешить-то! Мал ещё… Все разъедутся, один Ванюша при мне и останется… – и княгиня заново по кругу пошла перебирать все напасти. Вскоре она ослабела, сказалось недомогание после той тяжкой болезни грудной, и была уложена Тимофеевной в постель, с кружкой горячего брусничного питья с мёдом, отдыхать до утра.

По возвращении и княжна почувствовала себя уставшей смертельно. Во дворе продолжали грузиться третьи сани, в кухне всё что-то бряцало и ухало, топот ног и сдержанные переговоры по всему дому, кроме теремной части его, не умолкали. Наперво брали и провизии, и конского корму, а там от царицына двора по росписи будет довольство всей женской половине семейства с людьми отдельно.

Уложивши самолично украшения свои, которых набралось на целый большой и три малых ларца, и венчальные рубахи с поясами, к коим никому она даже прикасаться не позволяла, все гребни, зеркальца, щёточки, щипчики и ножнички, а также туес рукоделия и ларь с книгами, прочее всё поручила заботам своих девушек. Сама же пошла на голос Арины Ивановны где-то в её половине, узнать, не помочь ли чем.

– Варенька, ты ступай, спасибо, милая, я уж тоже на сегодня завершусь, а завтра у нас целый день ещё. Главное всё собрали, кажется… – Арина Ивановна, воодушевлённая скорым возвращением в любимое Елизарово, сама себя превзошла в живости участия в этой кутерьме, но и она выбилась из сил, и сидела на краю своей постели, осматривая изрядно опустевшую горницу прекрасными утомлёнными очами, к которым так шёл её новый персидский кашемировый палантин изумрудной зелени, подаренный недавно сыном. – Ну а уж что забыли, с оказией доведёт кто потом… А Федя-то наш где? Отыщи его, да пришли ко мне, душа моя, на два слова… И Пете уж скажите тоже, пусть угомонится, коли всё своё собрал, без него управятся. Ему б только не спать, а гонять до упаду…

Ничего радостнее такого поручения за весь день не было. Она побежала вниз, ликуя, и почти сразу попала в объятия мужа, как раз навстречу шедшего. И здесь, в полутьме перед лестницей, они задержались, без слов, только с горячим дыханием и блужданием рук, и касаниями губ, и было в этом что-то воровское, скрытное, нарочито дерзостное, будто они не супруги законные, а парень с девкою, которых Лад застал внезапно в чужом доме… Кто-то прогрохал сапогами мимо проёма сеней, таща припасы наружу к возам, и голоса прошли совсем рядом, и они оторвались друг от друга, задыхаясь и улыбаясь, и как раз показались Таня с Нюшей. И замерли.

– Фёдор Алексеич, – молвила княжна, принимая спокойный деловитый вид и поправляя убрус, – матушка зовёт тебя сейчас, и вели после всем там потише – она почивать ложится. И Петру скажи, мать просит не шалить в ночи, а тоже спать идти. Таня, идёмте со мной, если всё завершили, будем и мы укладываться, – и она пошла вверх, девушки – за ней, а Федька отлепился от бревенчатой стены с блаженной полуулыбкой, направляясь вслед, только наверху свернул в другое крыло.

Ни о чём таком Арина Ивановна ему сказать не хотела, а только посмотреть на него близко, как прежде бывало, когда сидел он у её ног, а она его кудри дивные причёсывала. Вот и сейчас так было.

– Ангел мой! Поди, сядь, а я причешу тебя… Завтра уж в дорогу… Так Петю вы мне оставляете, стало быть?..

Малое время спустя он вышел, и тут, у сеней средних, его поймала тихим окликом Татьяна. Поманив приблизиться, глаз на него не поднимая, сказала, что госпожа её наказывает ему нынче двери не запирать…

Внизу он распорядился всем угомониться, крикнул Петьку, и отправился с ним по спальням. На пороге своего с Терентием закута Петька схватил брата за руку с горящими глазами.

– Чего ещё?

– Слушай, так с кем я поеду?

– С нами, с Сицкими поедешь, так и быть. Коня сам приготовишь, и всё своё, и после уж не ныть.

Петька кинулся ему на шею, целуя в обе щеки.

– А ещё… Можно к тебе сейчас зайти?

– Зачем?

Он как бы замялся, и за поворотом прохода померещилась тень верного Терентия.

– Ты всё занят, и теперь уедешь невесть насколько…

– Да в чём дело-то?

– Ты ведь был там, на Болотной? Казнь видел?

– Видел, – помедлив, отвечал он, сразу потемнев ликом.