— Наш совхоз, сынку, — по-отцовски мягко сказал Шерстюк новичку, — передовой в районе. У нас не любят лодырей, пьяниц, нечестных людей. Отсюда делай вывод: работать требуется по-гиталовски, вставать рано и ложиться поздно. С душой относиться к технике. Чего не умеешь, не стесняйся, спрашивай. Научим, лишь бы была охота, а опыт — дело наживное. Он приходит с годами, с практикой.

День ото дня рос и мужал молодой механизатор под добрым и заботливым наставничеством звеньевого Шерстюка. В минуты короткого отдыха, в обеденный перерыв они садились рядком и неторопливо вели беседу о хлебе, о важном и почетном труде механизатора. Говорил больше Шерстюк, как старший по возрасту, фронтовик, знатный хлебороб. Сергей же ловил и запоминал каждое слово своего учителя, благодарил судьбу, что послала ему такого простого и заботливого человека.

Шло время. Авторитет молодого механизатора Сергея Богданенко креп. Молодежь совхоза избрала его комсоргом. Звеньевой Шерстюк гордился своим учеником и воспитанником. И надо же было такому случиться. Через год-другой Сергей учил хлеборобскому делу сына Шерстюка. Как говорится, долг платежом красен!

— Меня учил твой отец, Саша, — говорил Сергей. — Теперь я буду наставлять тебя. Запомни, друг мой, такую поговорку: «Хлеб на стол, и стол престол».

Саша Шерстюк стал штурвальным на комбайне Сергея Богданенко. В 1970 году парни были награждены Юбилейной ленинской медалью «За доблестный труд». Старший Шерстюк говорил на селе: «Я заронил доброе зерно в душу Сергея Богданенко, а он посеял его в душу моего сына Саши. Ребята работящие, любящие нашу землеробскую долю. Горжусь ими».

Тут он потрогал свои прокопченные табаком усы, широко и лукаво улыбнулся: дескать, знай наших. У него была причина гордиться своими учениками. Судите сами. Случалось, что в период уборочной страды Сергей и Александр сидели за рулем комбайна по восемнадцать и более часов подряд, обливаясь потом, глотая мякинную пыль, не разгибая спин.

Хлеб достается человеку нелегко. Чтобы его вырастить и убрать, приходится немало поволноваться: то суховеи налетят, то дождя ни росинки не выпадет. Вот и гадает хлебопашец: как ему быть, как спасти и собрать урожай. Ведь хлеб растить — дело сложное.

— В тот год, — вспоминал Сергей Богданенко, — мы работали от зари до зари. Заранее готовили комбайны: подтягивали гайки, регулировали узлы, смазывали детали. Чуть с востока покажется солнце, мы спешим в поле. Заходим и на комбайнах мчимся по волнам золотой пшеницы. Сердце захолонет от радости, когда в бункеры течет дождь спелого полновесного зерна. Водители автомобилей едва успевают отвозить его на совхозный ток. Домой возвращаемся затемно. Окунусь в речку, подышу свежим воздухом, на скорую руку поужинаю — и в постель. Спится мертвецки. А утром снова в степь, опять на комбайн. По сорок центнеров зерна собирали тогда с гектара. Мой труд был отмечен орденом Трудового Красного Знамени. Отец сказал мне: «Ты, сынок, первым орденоносцем стал в нашей семье. Твоя работа на комбайне принесла тебе большую радость. Мы с матерью гордимся тобой».

Что может быть дороже и милее для сына отцовской похвалы! Сергей будто крылья обрел, раз и навсегда поверил в свое хлеборобское счастье. Уходя в армию, он крепко обнял отца:

— Был я, папа, не последним комбайнером на селе. Буду таким же и в армии. Отслужу свой срок честно, вернусь на комбайн. За меня не беспокойся!

Нелегкая судьба выдалась у Ивана Еременко. Родился он в грозную военную пору. От отца с фронта ни весточки. За околицей рвались снаряды. Враг подступал к станице. А с мальчиком что-то неладное творилось. Пора бы уж на игрушки засматриваться, ручонками к ним тянуться, а он ко всему безразличен.

Евдокия Стефановна, мать, поделилась своей тревогой с подружкой. Та на следующий день привела врача. Посмотрел он мальчонку и такое сказал, что оборвалось сердце, потемнело в глазах от страшной правды. Затем врач заверил, что зрение, мол, вернуть еще можно, что, будь у него инструмент, он бы и сам смог помочь их горю.

— Я сбегаю за инструментом, — спохватилась соседка.

— Куда бежать? — тяжело вздохнул врач. — Больницу-то вчера варвары разбомбили. Все сгорело…

Обнял убитую горем мать:

— Не плачь, Евдокия Стефановна. Дай срок, будет твой сын видеть. Только бы поскорее нам фашистов прогнать.

Евдокия Стефановна завернула мальчишку в одеяльце, взяла узел с немудреными пожитками и вместе со всеми покинула родную станицу. А когда война кончилась, снова вернулась на родину.

Ваня рос любопытным, бойким, непоседливым. Ему все хотелось знать, все потрогать своими руками. Допоздна сидел он с матерью на порожке, слушал рассказы о деревьях, реках и озерах, о животных и птицах, о больших городах, о людях-героях.

— Мама, я скоро увижу солнце? — допытывался мальчик.

— Скоро, скоро, — отвечала мать.

Днем Иван возьмет, бывало, в руки палку и вместе с верной собакой Мушкой отправится по станице познавать мир. Станица небольшая и Ивана почти все знали, относились к нему с участием. Правда, иногда мальчишки озорничали, подсовывали ему в руки вместо цветов крапиву. Иван обжигался, злился, грозился палкой, но никогда не ссорился с ребятами. С ними он даже в кино ходил. Сядет скромно в уголке и слушает музыку, ловит слова, а ребятишки наперебой комментируют, рассказывают ему, что там, на экране, происходит. С ребятишками он и рыбу удил, а вот плавать так и не научился. В воде терял ориентировку и однажды чуть не утонул.

Ивану все давалось с трудом. Но умел он и гвоздь забить, и доску отпилить, и топор наточить. В хлопотах да заботах мать не заметила, как сыну пошел девятнадцатый год. Ростом вымахал высокий, ладный, в плечах косая сажень, голос басовитый… «Весь в отца», — думала Евдокия Стефановна.

Отец не вернулся с войны, и все хлопоты по воспитанию сына легли на плечи матери. Трудно было. А сын рос. Слепота угнетала: он стал строже, замкнутее.

Как-то мать с соседями собралась в районную станицу Удобную на весеннюю колхозную ярмарку. Перед отъездом она давала сыну тысячу наказов. А он вдруг попросил:

— Мама, возьми меня с собой!

Евдокия Стефановна растерялась, принялась отговаривать: мол, что тебе делать на ярмарке.

— Возьми! — настаивал сын.

В комнату широким шагом вошел бригадир Тарас Петрович, в белой рубахе, хромовых сапогах. Нарядный.

— Собирайся мать, машина подана.

— Я готова. Да вот Иван…

— Что Иван? Пусть к моим Степке с Петькой идет. Они опять мастерят что-то.

— Иван с нами просится.

— А что, Стефановна, парень дело говорит, — оживился вдруг Тарас Петрович. — Собирайся, Иван, живее… Районную станицу покажу тебе, на каруселях покатаемся, с хорошими людьми познакомимся…

Никто не знал тогда, что эта поездка изменит судьбу Ивана Еременко.

Шумом машин, ржанием коней, людской разноголосицей встретила Ивана незнакомая станица Удобная. Иван притих, крепко вцепился в руку Тараса Петровича, всюду следуя за ним. А он то долго спорил, покупая запасные детали для автомашины, то торопился куда-то, чтобы застать нужного человека и предложить ему ранние овощи.

— Привыкай, Иван, присматривайся, — шутил бригадир. — Вот уйдет скоро Тарас на покой, на твои плечи бригаду оставлю…

В небольшом скверике у памятника В. И. Ленину Тарас Петрович посадил Ивана на скамеечку и быстро исчез:

— К секретарю райкома на минутку забегу!

В сторонке резвились дети. Мимо Ивана проходили незнакомые люди. Вот он почувствовал, как что-то мягкое ударилось о носок ботинка и прошуршало под скамейкой. Ах, как он пожалел в эту минуту, что нет рядом верной Мушки: она бы сразу помогла разгадать тайну.

— Дяденька, достаньте мой мячик! — прозвенел детский голосок.

Иван не знал, что слова эти обращены к нему. Вдруг он слышит старческий, но твердый голос с упреком: