До 1914 г. взгляды Ленина оставались на обочине социалистического движения Европы – лидеры Второго Интернационала безуспешно пытались примирить отдельные фракции российской социал-демократии, измеряя их собственным аршином и приходя к выводу, что в основе внутрипартийной борьбы лежат личные амбиции ее лидеров. На самом деле раскол проходил гораздо глубже: в то время как меньшевики считали себя верными «западниками», не ставя под вопрос общую судьбу социалистов всех стран, Ленин держался принципиально иной точки зрения. Разоблачая «оппортунизм» социал-демократических вождей стран Западной Европы, он подспудно формулировал собственную повестку дня, которую можно было бы свести к его фразе, сказанной по иному поводу: «Мы пойдем иным путем». Именно поэтому во Втором Интернационале его считали экзотическим явлением, а его твердых приверженцев за рубежом можно было пересчитать по пальцам.
Первая мировая война, расколовшая европейское социалистическое движение на «интернационалистов» и «патриотов», стала мощным катализатором популярности ленинских идей. На первых порах они выглядели простой данью марксистской традиции («превратим мировую войну в гражданскую»), однако у Ленина появилась организация единомышленников – «Циммервальдская левая», которую спустя несколько лет «назначат» предтечей Коммунистического интернационала. Еще важнее было то обстоятельство, что военная повседневность внешне подтверждала упрощенные оценки современного общества как бесчеловечного механизма, полностью исчерпавшего свой ресурс. «Четыре года войны привели общество на край гибели, но они связали жизнь общества в единый узел, сделали из него точную машину, управляемую единой волей, они довели до белого каления революционное бешенство угнетенных», – писала газета «Правда» 1 августа 1918 г. Несколько поколений советских студентов наизусть заучивали слова о том, что военная экономика, трактуемая как государственно-монополистический капитализм, является последней «ступенькой» на пути к социализму[56]. Они были написаны всего за пару недель до захвата власти большевиками.
Это событие было встречено иностранными социалистами с осторожным оптимизмом. Вскоре социал-патриоты из стран Антанты присоединились к хору военных пропагандистов, заклеймивших ленинцев как «германских шпионов». Реакция правого крыла немецких социал-демократов определялась перемирием на Восточном фронте, соглашение о котором было подписано 5 декабря в Брест-Литовске. Перед Германией вновь замаячила перспектива победоносной войны, что никак не радовало левых социалистов. Исходя из этого, спартаковцы осудили заключение Брестского мира в марте следующего года, заняв позицию, близкую «левым коммунистам» в руководстве партии большевиков.
Не было единства среди левых и относительно внутренней политики Советской России. Роза Люксембург в неопубликованной брошюре «О русской революции» выступила против зажима советской демократии, фактически поставив под вопрос ленинский тезис о партии-гегемоне. Ее сторонники отдавали предпочтение массовым спонтанным акциям, считали, что в Западной Европе революция должна родиться не из заговора кадровой партии, а из «спонтанности рабочих масс»[57]. Эта традиция сохранялась в публицистике левых радикалов и после образования Коминтерна[58]. Сторонники взглядов Розы Люксембург, отрицавшей ленинскую модель «партии профессиональных революционеров», имелись и среди новообращенных большевиков. Карл Радек, с февраля 1919 г. заключенный в берлинской тюрьме, в своих письмах, адресованных Правлению КПГ, призывал его ориентироваться не на авангард, а на массу рабочих, и в то же время овладевать всеми методами политической борьбы («нельзя вечно прыгать на одной ноге или ползать на брюхе»).
Характерно, что все зарубежные коммунистические группировки, не согласные с внутрипартийным режимом, установившимся в РКП(б), поднимали на щит вопрос о зажиме и угасании советской, точнее, рабочей демократии. Этот упрек был стержнем «дискуссии о профсоюзах» накануне Десятого съезда РКП(б), которая тут же отозвалась международным эхом. Ленинская фракция, по мнению Пауля Леви, говоря о необходимости воспитания масс, ставит себя по отношению к ним в позицию учителя. Фактически это является развитием бланкистских черт русской революции, консервацией методов управления, сложившихся в эпоху Гражданской войны. «Мы прекрасно понимаем необходимость той эпохи… Принимавшиеся тогда жесткие меры были вызваны борьбой против вооруженной контрреволюции. Они определяли устройство боевого лагеря, но они не должны, подобно спартанской конституции, превратиться в государственное устройство». Если правящая партия будет относиться к рабочим как к бестолковым ученикам, подчеркивал Леви, год назад смещенный с поста председателя КПГ, «коммунист превратится в полицейского секретаря… От великого до смешного один шаг, – вроде идеи „обязательного посещения собраний“, где рабочие под страхом смерти будут заслушивать спущенный сверху партийный доклад. Хорошо еще, что пока не предписаны бурные рукоплескания и восторженные выкрики»[59]. Не пройдет и десяти лет, и в стенограммах съездов партии большевиков появится и то и другое…
Подобная критика огульно отрицалась в Москве как злобствование «ренегатов», хотя таких голосов становилось все больше и больше[60]. Вскоре к ним присоединится и внутрипартийная оппозиция во главе с Троцким, которая во многом будет воспроизводить те же упреки, вплоть до тезиса о бюрократическом перерождении советского государства. Следует согласиться с Хобсбаумом в том, что большевики уже в 1920 г. отказались от «критической солидарности», которую предлагали им социалисты левого толка, и тем самым довершили раскол европейского рабочего движения. «Ленину и большевикам нужно было не международное движение социалистических сторонников Октябрьской революции, а корпус абсолютно преданных, дисциплинированных активистов, что-то вроде мировой ударной группы для революционных завоеваний… В предстоящем сражении было место лишь для солдат»[61].
Уверенные в своей исторической миссии, лидеры Советской России видели себя во главе коммунистической армии, наносящей смертельные удары мировому капитализму. Ее генеральным штабом должен был стать Коминтерн, а ударными отрядами – его национальные секции. Фактически речь шла о создании партии-гегемона во всемирном масштабе. Ее первые воззвания не оставляли сомнений в том, кто является главным врагом европейского рабочего класса. Победа держав Антанты, как считали в Москве, продлила жизнь мировой системе империализма, дала ей второе дыхание за счет обескровливания побежденных. Версальскую систему следовало взорвать одновременно изнутри и снаружи, и здесь решающая роль отводилась немецким коммунистам. В 1923 г., которым заканчивается настоящая книга, в Германии произойдет реальная проба сил, которая останется единственной и для КПГ, и для Коминтерна.
Настоящее исследование, посвященное взаимоотношениям лидеров Советской России и немецких коммунистов в 1918–1923 гг., само по себе стало фактом истории. Оно было начато в 2000 г. в рамках годовой стипендии, предоставленной германским Фондом имени Александра Гумбольдта. Последующие годы вместили в себя немало интеллектуальных поворотов, однако заявленная на рубеже веков тема «не отпускала» автора – ее различные аспекты нашли свое отражение практически во всех научных трудах, опубликованных за последующие четверть века. Доведение до конца начатого когда-то вызвано запоздалым признанием того, что пришло время собирать камни.
Источниковой базой книги стали неисчерпаемые фонды архива Коминтерна, ныне хранящиеся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). В этой связи следует отметить, что в сносках архивные сигнатуры даются на момент обращения автора к архивным делам, а первые выписки из них делались в годы перестройки в тогда еще «секретных тетрадях», являвшихся, как строго наставляли нас сотрудники читального зала, собственностью Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. С момента перехода партийного архива под крыло государства прошло больше трех десятилетий, многие из дел были переформатированы, менялась их нумерация, исчезали одни и появлялись другие фонды и описи. Далеко не во всех случаях автору удалось привести отсылки к архивным источникам в соответствие с произошедшими изменениями, за что он заранее приносит свои извинения читателям.
