Я не упускал торопить мою работу над Нептуном и уже всего его набросал, как я сказал выше, по отличнейшему правилу, какового никогда еще не применял и не знал никто до меня; так что, хоть я и был уверен, что не получу мрамора по причинам, сказанным выше, я думал, что скоро кончу и тотчас же дам его увидеть Площади единственно ради моего удовлетворения. Время было жаркое и приятное, так что, будучи так ласкаем этими двумя мошенниками, я двинулся однажды в среду, когда было два праздника, со своей дачи в Треспиано и хорошо позавтракал, так что было больше двадцати часов, когда я приехал в Виккьо, и сразу же встретил сер Филиппо у ворот Виккьо, каковой, казалось, будто знает, что я туда еду; такие уж он ласки мне учинил, и когда он меня привел в дом к Збиетте, где была эта его бесстыдная жена, то и она также учинила мне непомерные ласки; каковой я подарил тончайшую соломенную шляпу, так что она сказала, что никогда не видывала красивее; Збиетты тогда там не было. Когда стал близиться вечер, мы поужинали все вместе весьма приятно; затем мне дали пристойную комнату, где я улегся в опрятнейшей постели; и обоим моим слугам им было дано то же самое, по их чину. Утром, когда я встал, мне были учинены такие же ласки. Я пошел посмотреть мою мызу, каковая мне понравилась; и мне было передано столько-то зерна и прочих хлебов; и затем, когда я вернулся в Виккьо, священник сер Филиппо мне сказал: «Бенвенуто, вы не тревожьтесь; хоть вы тут и не нашли все то полностью, что вам было обещано, будьте покойны, что это вам выполнят с избытком, потому что вы связались с честными особами; и знайте, что этому рабочему мы ему дали расчет, потому что он жулик». Этого рабочего звали Мариано Розельи, каковой несколько раз мне сказал: «Присматривайте хорошенько за вашими делами; под конец вы узнаете, кто из нас будет наибольший жулик». Этот мужик, когда он мне говорил эти слова, он улыбался некоим скверным образом, поводя головой, как бы говоря: «Погоди, ты еще увидишь». Я себе составил из этого некоторое плохое суждение, но я не воображал себе ничего из того, что со мной случилось. Вернувшись с мызы, каковая отстоит на две мили от Виккьо, в сторону Альп,[480] я застал сказанного священника, который с обычными своими ласками меня поджидал; так мы пошли завтракать все вместе; это не был обед, а был хороший завтрак. Когда я потом пошел погулять по Виккьо, а уже начался рынок, то я увидел, что на меня все эти люди из Виккьо смотрят как на нечто непривычное на вид, и больше всех остальных один честный человек, который живет, уже много лет, в Виккьо, и его жена делает хлеб на продажу. У него там есть, в миле оттуда, некои добрые владения; однако он довольствуется жить так. Этот честный человек обитает в одном моем доме, каковой имеется в Виккьо, который был мне передан со сказанной мызой, каковая именуется мызой у Ручья; и сказал мне: «Я в вашем доме, и в свое время я вам вручу вашу плату; а если вы захотите ее вперед, я любым образом сделаю, как вы захотите; словом, со мной вы всегда поладите». И пока мы беседовали, я видел, что этот человек уставляется на меня глазами; так что я, вынуждаемый этим, сказал ему: «Скажите-ка мне, Джованни мой дорогой, почему это вы несколько раз смотрели на меня так пристально?» Этот честный человек мне сказал: «Я это вам охотно скажу, если вы, как тот человек, который вы есть, обещаете мне не говорить, что я вам это сказал». Я так ему обещал. Тогда он мне сказал: «Знайте, что этот попишко сер Филиппо, тому не так много дней, как он ходил и хвастал ловкостью своего брата Збиетты, говоря, что тот продал свою мызу одному старику на всю его жизнь, а тот не дотянет и до конца года. Вы связались с мошенниками, так что старайтесь жить как можно дольше и откройте глаза, потому что это вам надобно; я вам ничего больше не скажу».

Гуляя по рынку, я там встретил Джованбатиста Сантини, и он и я были поведены ужинать сказанным священником; и, как я сказал раньше, было около двадцати часов, и это из-за меня ужинали так рано, потому что я сказал, что вечером хочу вернуться в Треспиано; так что живо приготовили, и жена Збиетты утруждадась, и среди прочих некий Чеккино Бути, их телохранитель. Когда салаты были готовы и начали собираться садиться за стол, сказанный дурной священник, изображая этакую скверную улыбочку, сказал: «Надобно, чтобы вы меня простили, потому что я не могу ужинать с вами, потому что у меня случилось одно очень важное дело, касающееся Збиетты, моего брата; так как его здесь нет, то надобно, чтобы я его заменил». Мы все его упрашивали, и так и не могли его отговорить; он ушел, а мы начали ужинать. Когда мы поели салатов с некоих общих блюд и нам начали подавать вареное мясо, то поднесли по тарелке каждому. Сантино, который сидел напротив меня, сказал: «Вам подают всю посуду, непохожую на остальную; видывали вы когда-нибудь более красивую?» Я ему сказал, что этого я не заметил. Еще он мне сказал, чтобы я позвал к столу жену Збиетты, каковая она и этот Чеккино Бути бегали взад и вперед, занятые необычайно. Наконец я так упросил эту женщину, что она пришла; каковая жаловалась, говоря мне: «Мои кушанья вам не понравились, поэтому вы и едите так мало». Когда я ей несколько раз похвалил ужин, говоря ей, что я никогда не едал ни с большей охотой, ни лучше, я наконец ей сказал, что ем ровно столько, сколько мне надо. Я бы никогда не мог себе вообразить, почему эта женщина так от меня добивается, чтобы я ел. Когда мы кончили ужинать, было уже больше двадцати одного часа, и я имел желание вернуться вечером же в Треспиано, чтобы мне можно было отправиться на другой день на мою работу в Лоджу; и вот я попрощался со всеми и, поблагодарив женщину, уехал. Не отъехал я и трех миль, как мне показалось, что желудок у меня жжет, и я чувствовал такие мучения, что не мог дождаться, когда доеду до своей мызы в Треспиано. Как Богу было угодно, доехал я ночью, с великим трудом, и тотчас же собрался идти спать. Ночью я так и не мог уснуть, и, кроме того, у меня действовал живот, каковый меня принудил несколько раз сходить в нужник, так что когда рассвело, и, чувствуя, что у меня жжет седалище, я хотел посмотреть, в чем тут дело; оказалось, что тряпка вся в крови; мне тотчас же представилось, что я съел что-нибудь ядовитое, и я много и много раз раздумывал сам с собой, что бы это такое могло быть; и мне пришли на память все эти тарелки, и чашки, и чашечки, поданные мне отдельно от других, сказанная жена Збиетты, и почему этот дурной священник, брат сказанного Збиетты, и столько потрудившись, чтобы сделать мне такую честь, а потом не пожелать остаться ужинать с нами; и еще мне пришло на память, как говорил сказанный священник, что его Збиетта выкинул такую здоровую штуку, продав мызу пожизненно старику, каковой не проживет и года; потому что эти слова мне их пересказал этот честный человек Джованни Сарделла; так что я решил, что они мне дали в чашечке с подливкой, каковая была приготовлена очень хорошо и весьма приятно для еды, толику сулемы, потому что сулема производит все те боли, какие я видел, что у меня есть; но так как я обыкновенно ем мало подливок или приправ с мясом, кроме соли, то поэтому мне привелось съесть два глоточка этой подливки, благо она была так хороша на вкус. И я вспоминал, как много раз сказанная жена Збиетты меня понуждала разными способами, говоря мне, чтобы я ел эту подливку; так что я признал за достовернейшее, что с этой сказанной подливкой они мне дали эту малость сулемы.