Хенрик не ответил. «Не закрою дверь, – подумал он. – Может быть, ты еще придешь. Может быть, надумаешь».

– Не устраивайте завтра никаких скандалов, – сказала она. – Это вам ничего не даст.

Он лежал с открытыми глазами. Пряди черных волос свисали с потолка и касались век. Черная бездна поглотила девушку, растворила ее тихий смех. Он никогда не будет с ней, не будет с Анной, не будет ни с кем. «Кончается ночь, последняя ночь в моей жизни. Я должен уснуть, не то завтра я ни на что не буду годен, и эти типы сделают все, что захотят. Пистолет лежит под подушкой. Со мной Смулка, – начал он подсчитывать снова. – Освенцимец пойдет за мной. Не исключено, что и Рудловский, лишь бы продержаться до полудня, когда подоспеет поручник Вжесиньский с людьми, а потом еще два года, пока у нее не пройдет ощущение кошмара. Могла бы уже и забыть. Могла бы неслышно на пальцах подойти к моей двери и тихонечко постучать. Дверь открыта, достаточно нажать ручку. А потом она будет искать губами мои губы, нашла, прижимаюсь губами к ее губам, не отпускаю, чувствую, как они вспухают. „Люблю“, – скажу я. Теперь я знаю, для чего выжил. Для этого. И надо будет очень хорошо владеть собой, чтобы она не поняла, что это что-то большее, чем банальная любовная игра. Чтобы не поняла, что это действительно любовь». Мрак был непроницаемый, липкий, Хенрик с трудом различал пятно двери. Потом он услышал, как кто-то быстро бежит по коридору, на цыпочках, сейчас будет здесь. «И все-таки она пришла, несмотря на все зароки, пришла, но почему откуда-то издалека, почему с другой стороны, и все-таки пришла».

Шаги затихли возле его номера. С той стороны двери кто-то стоял. «Пистолет я положил под подушку». Послышалось шипение зажигаемой спички. «Мне ничего не угрожает, – решил он, – нападающий зажигать спичку не стал бы». А в это время тот, кто стоял с той стороны, уже проверил номер комнаты. Дверная ручка со скрипом повернулась, и дверь приоткрылась. «Слышу ее дыхание, повеяло теплом, слышу, как пульсирует кровь». Заскрипело, дверь закрылась. В темноте стояла она.

– Ты, – сказал он, садясь на постели.

Она несла ему свою наготу, он чувствовал ее тепло и форму, несла сквозь темень, он вытянул вперед руки и коснулся горячих и мягких округлостей.

– Ты, – повторил он.

– Я, – услышал он. Этот голос был чужой, с легкой хрипотцой, а потом она отыскала его губы, впилась в них и не отпускала, он чувствовал, как губы начинают терпнуть, получил свой выстраданный поцелуй, вкус был странный, он целовал, но мысли куда-то ускользали. «Этот голос, откуда я знаю этот голос? – силился он вспомнить. – „Я“, – сказала она с легкой хрипотцой. – Мы целуемся, но это не ты, губы терпнут, желание растет, но это не ты». Он деликатно отстранил ее от себя.

– Кто ты? – спросил он.

– Не узнал? – рассмеялась она.

Хенрик изо всех сил напряг память. «Эта хрипотца. Нет, не знаю», – подумал он про себя.

– Янка, – послышался ответ.

Да, этого можно было ожидать. Он вспомнил взгляд, который она бросила на него, когда дремала в кресле рядом с Рудловским. «Мне повезло, – подумал он, гладя ее голые плечи. – У нее смуглая кожа», – вспомнил он, и рукам стало еще приятней.

– А Рудловский? – спросил он.

– О! – воскликнула она. – Идиот! В последнюю минуту он спросил, не больна ли я. Я ответила в шутку, что не знаю. Он сразу скис. И моментально притворился спящим. Идиот!

«Мне повезло, – подумал он снова. – Все-таки женщина. Та или эта, в данный момент не имеет значения». Горячее, желанное тело, ласки, волосы, волнение, ритм наслаждения. Он привлек ее к себе.

– Ты озябла, – сказал он.

– Да, немного. Согреешь меня? Боже, какой ты приятный! Ты видел, как я строила тебе глазки?

– Нет.

– Доволен, что я пришла?

– Спрашиваешь!

– Ты мне нравишься.

– Ты же меня не видишь.

– Но я тебя помню, у меня есть воображение.

– У меня тоже.

– В моем воображении ты самый красивый.

– А если бы мы минутку помолчали? – предложил он жестко.

– Хорошо, ты прав.

Было темно, и он не различал даже контуры ее лица. «Ты Анна, – подумал он вдруг. В темноте была Анна. – Значит, вот как целует Анна. Значит, вот какое наслаждение дает Анна. Целуешь, дышишь, все-таки ты здесь, все-таки ты моя, Анна. О, как хорошо, что это ты, твое тело, твои губы, твои ладони, твои плечи, Анна», – повторил он мысленно, упорно поднимаясь к блаженству. Вершина была близко, близко, достаточно было протянуть руку, достаточно было одного усилия. «Это не Анна», – промелькнула мысль, и он опять опустился вниз, и надо было подниматься снова. Женщина что-то шептала. Он чувствовал ее нежные ладони: «Какой ты ужасно приятный».

«Анна меня любит. Иду к вершине, все время вверх, все время к Анне, она стоит там с лицом, освещенным солнцем. Любовь», – обрушилась на него мысль и потащила назад, он сполз по острым отвесным камням. А потом опять вперед. Дьявольское усилие. С камня на камень. Анна. Еще шаг, Анна, еще шаг, еще одно последнее усилие, протянул руку, ухватился за круглый камень. «Я здесь! Я здесь!» Она шептала что-то ликующее. На вершине было светло, голубой, уходящий вдаль простор, он ударил головой солнце, солнце превратилось в сияние, излучающее молнии. Хенрик вздохнул полной грудью. «Любовь», – подумал он, униженный.

– Ну и как? – спросила она.

«О господи! – испугался он. – Сейчас начнется болтовня. Любовь, черт бы ее побрал! Я все испортил». Это была не Анна. Он отодвинулся.

– Что с тобой? – спросила она.

– Не хватает воздуха.

– Спи.

– Рядом с тобой я не засну.

– Все равно не уйду, – сказала она и поцеловала его. – Ты мне очень нравишься.

«Мне везет», – подумал он.

– Я должен выспаться, – сказал он.

– Это так важно?

– Да. Я боюсь, что завтра будет драка с шефом.

– Драка?

– Он хочет вывезти аппаратуру из санатория.

– Ну и что?

– Ничего. Мне это не нравится.

– Ты с ним справишься, – сказала она убежденно. – Я уверена, что ты с ним справишься.

– Я должен выспаться.

– Я еще немножко полежу рядом с тобой.

– Хорошо, – согласился он.

Потом спросил:

– Рудловский знает, что ты здесь?

– Нет, он спит. В своем номере.

– Ты не дала ему в морду?

– Нет, за что? Он был такой смешной, что… что даже вызвал отвращение. Мерзость. Я подумала, пусть себе спит, очень хорошо, пойду к Хенрику. Я уже приходила сюда, тебя не было.

– Весьма польщен, но не могу понять, чем обязан такому вниманию.

– Ты мне нравишься. Он засмеялся.

– Это не причина.

– Ты мне кого-то напоминаешь, – призналась она.

Он вслушивался в ее голос. Он звучал иначе, чем до этого, очень мягко, даже хрипотца как-то уменьшилась.

– Ну что, уходить? – спросила она. Он обнял ее.

– Нет.

– Ты ужасно капризный. Совсем как он.

– Кто?

– Мой жених.

– Тот, которого я тебе напоминаю?

– Да.

– Вот как! А где он?

– Не знаю. Его взяли в тридцать девятом, и он пропал. Не хочешь выбросить меня из кровати?

– Нет.

– Значит, ты доволен, что я пришла?

– Очень.

Она рассмеялась.

– Эх вы, мужчины, – сказала она. – Это правда, что ты шепнул Рудловскому, что я тебе нравлюсь?

– Возможно.

– Я тебе тоже кого-то напоминаю?

– Нет. Ты любила своего жениха?

– Ужасно!

– Ты спала с ним?

– Тогда я этого не делала. Мы должны были пожениться. Мне хотелось торжественной свадьбы, уже было платье. Потом я его продала, потому что нечего было жрать. Не сердись, но знаешь, когда нам было так хорошо, я представляла себе…

– Что это он?

– Да.

Хенрик вздохнул. «Один, один, – подумал он. – Хоть раз я на что-то пригодился». Его молчание она приняла за смущение, потому что шепнула, блуждая губами по его лицу:

– Но ты мне действительно нравишься.