Но никто не рискнул его поддержать. Тема пока никем всерьёз не осваивалась, авторитетный докладчик по этому поводу, хоть и ожидается, но не появляется, и вряд ли сегодня появится. Каждый сотрудник ознакомился лишь с “рабочей программой”, до конца не утвержденной институтским начальством. Нестор не стал вторично обводить взглядом своих коллег, внутренним чувством интуитивно поймав несвоевременность подачи материала для дискуссии, и снова обратился к Ивану:
– Давай, лучше байку.
Иван сопротивляться не умел.
– Когда станет неинтересно, сразу остановите меня, – сказал он. И приступил к байке.
Он опустил глаза, призадумался. Потом тихо проговорил:
– “Икс”, “игрек”, “зет”, – рассказчик прочертил в воздухе горизонтальный крест и проткнул его вертикальной осью, – и мир увиден полностью. Достаточно трёх букв. Ладно. Можно ещё добавлять иных букв, чтобы увидеть этот мир иным образом. По крайней мере, их ещё в достатке. Однако, скучновато. Слишком как-то линейно…
– Поверхностно, – вставил словечко Борис Всеволодович.
– Да, – Иван усмехнулся, – есть такие градации осмысления вещей: линейное, плоскостное или поверхностное, объёмное, глубинное. Но я не о том. Я бы сказал совсем об ином качестве пространства. Необычайного достоинства. И может быть, не просто его…
– Давай необычайное достоинство, давай чего-то иного, – Нестор Гераклович Полителипаракоймоменакис наполнился жгучим ожиданием.
– Даю. Байка, так байка. Помните героиню из детской книжки, бабку, ту, которая всюду искала очки да не могла найти? А глянула в зеркало, увидела их у себя на лбу. Мы, числящие себя учёными, весьма похожи на неё. Ищем, скажем, некое иное распространение мира сверх ранее выведенных трёх и обозначенных буквами; тоже вроде бы очки, что ли, особые стяжаем; пояснее разглядеть хотим нечёткое наше окружение. Вот. Кое-кто кинулись из времени очки такие делать. Даже набрали на нём немало других “очков”, уже в науке, в степенях и званиях, в известности своей и славе. Другие – пытаются увидеть расширенный мир через притяжение, то есть массу… Мало таких иных, но бывают иногда. Нестора прошу не обижаться. Ничего такого диковинного тут нет. Так вот. Поискали, поискали мы подле себя иное, так сказать, измерение, посетовали на недостатки глаз и – ба! Наткнулись на зеркало. А там живое лицо. Там жизнь сияет ясно и очевидно. А она-то никакой буквы не заполучила! Так в материале чего-то мёртвого, составленного из трёх букв, мы заметили жизнь. Как знать, вдруг её хотели мы найти вокруг, а нашли в себе? Простенькое такое открытие создалось. Жизненность – вот оно, искомое представление всех вещей, помимо давно выведенных трёх измерений. Жизненность ведь имеет прямое отношение к очевидности, хоть у нас нет для неё измерительного инструмента. Линейку к ней не приставишь. И секундомер не подключишь. И весы не используешь. Причём только исключительно в ней осуществимо распространение любого импульса по настоящему. То есть, лишь в ней, в жизненности вообще нам дано распознавать и всякие остальные вещи, переданные некими координатами с буквенными обозначениями. Подумайте, не в ней ли содержится самый начальный и фундаментальный признак всего Божьего мира? Начало и продолжение. И будущее. Жизнь и будущее – они ведь непостижимо соответствуют меж собой. Правда, убедительно? Но, к сожалению, она (жизненность) легко утрачивается. Жизнь тут мимолётна. Она есть, и нет её. Мы есть, и нет нас. Вместе со всеми иными признаками сути вещей, прозванными измерениями. Хм, а кой-какие умники силятся искусственно синтезировать жизнь. Синтезировать эдакий эквивалент пространственного измерения. Хм… хотя, я думаю, жизненность вообще самостоятельна. Так часто бывает: ищешь какое-либо звено конкретного устройства, даже будто бы находишь его. А оно оказывается представителем совсем другого состава, пришедшего извне…
– Ну, действительно круто, – сказал Принцев, поднимая очки на лоб и зауживая глаза.
Леночка пожала плечами, изменив облик проявления форм своего тела, тихо сказала:
– Можно и не мерить ничего, тогда ваша проблема отпадёт сама собой. По мне, так лучше верить, чем мерить.
Иван, глядя на выразительную позу Леночки, согласился с ней беспрекословно, даже, думается нам, с охотой поверил ей. И горячо продолжил выковывать мысль. Однако не станем дословно обрисовывать всё его кузнечное искусство. Скажем лишь, что там он обращался к вороху проявлений тоже вроде бы изящных форм, но – касательно всеобщего бытия.
Итак, Иван вдохновенно развивал то, что в нём народилось. Сначала он коснулся основ пространства, где фантастически, во все стороны происходит колебание точки единого начала. Они-то, колебания создают все видимые и невидимые формы. Стройные или безобразные – дело особого характера. Тут красива сама мысль о способе происхождения форм из начала. Затем он сжато обрисовал природу времени, в коем обитают неуловимые течения и омуты всё того же начала – они созданы ради всеобщего созревания всех видимых и невидимых форм. Любая форма требует созревания или совершенствования. Далее он переметнулся на вездесущий вес. Речь о природе веса он поначалу отвёл на Нестора, сказав: тот, мол, в ней великий дока. Затем он преподал её в виде спектакля, где ничем не обнаруживаемые нити притяжения заигрывают с нетерпимой силой давления, образуя жгучее чувство, провоцирующее всякие желания. Без них не создать ни форм, ни совершенствования. Иван тут же закручивал сложнейшие сюжеты, выстраивал изящные конструкции их взаимопроникновения. Там у него чувство, обеспеченное притяжением, непостижимо удерживает форму, не даёт ей рассыпаться. И созревание, обеспеченное продолжительностью, он полнит смыслом определённой целенаправленности. Во времени – форма и чувство созревают, становятся совершенными. Вместе с тем форма, обеспеченная ёмкостью пространства, поставляет неописуемый простор для созревания чувства. Время же вдобавок оттеняет форму и реализует чувство, провоцирующее желания. Такой почти невероятный клубок возможностей содержится во всей видимой и невидимой вселенной. Но всё такое имеет место быть исключительно в присутствии жизненности…
Слушатели, конечно, как и мы, пропускали его речь сквозь собственные представления о своеобразных мировых слоях, через наработанный личный опыт собственного микрокосма. У каждого из них выстраивались безупречно оригинальные виды бытия. Например, у Афанасия Грузя.
– Извини, Иван, – сказал он. Вовсе не обязательно тратиться на полную вселенную. Давайте посмотрим на каждого человека. – При этом Грузь смотрел только на Леночку. – Обратим на него должное внимание. Микрокосм, всё-таки. Вот глядите, он олицетворяет всё, перечисленное тобой: пытливый взгляд на вещи, трепетное тяготение к истине, постоянное созревание. И это всё имеет смысл, если микрокосм наполнен дыханием жизни.
Иван также беспрекословно согласился и с Афанасием, как ранее с Леночкой. Сделав недолгую паузу, он продолжил своё выступление.
(Далее)
Тем не менее, пусть Иван выступает с умными речами, гармонично выстроенными, а мы пока в сжатом виде поведаем о странном институте, где стеклись такие разносторонне развитые люди. Там изучаются полезные ископаемые и методы их поиска. Но, то не «горный» институт, не в земле чего-то ищут наши старшие, младшие и просто научные сотрудники, не в геологических породах выискивают свой предмет особого пристрастия, а проникаются они в небо. Значит, институт скорее «горний», то есть изучаются там задачки всё-таки приближенные к творчеству. Предмет особого пристрастия в нём – ископаемые творчества. Лучше сказать, недавний институт науки недр волей властей стал институтом науки высот. Там – вновь обнаруженные полезные предметы не только постигаются, но и направляются нужным путём для развития человеческой цивилизации. Здесь расставлены столы и приставлены шкафы. Всюду лежат образцы ископаемого творчества из многих регионов вселенной. Они выглядят и рудоносными пластами, и собственно рудами непохожих величин и форм, а также всякого рода россыпями. Часть из них – в работе, в исследовании, то есть на столах, часть – в ожидании своего удела, в шкафах. Есть уникальные образцы, в виде самородков, они хранятся в специальных сейфах, и мало, кому доступны для исследования. Все помещения здесь буквально пропитаны духом этих образцов. Оказывается, мы с вами случайно и непреднамеренно попали в “Научно-исследовательский институт прикладного творчества”. Сокращённо: “НИИ Притвор”. Институт небольшой. Состоит он из трёх частей: отдел Пространства, где меж нескольких сотрудников работает Афанасий; отдел Истории, там засиживается Принцев, соизмеряя свои исследования с коллегами; отдел Важности, в нём коротает часы Нестор Гераклович в единственном числе. Заведение хоть непростое, однако, люди там обыкновенные, то есть очень умные. Но кроме ума, каждый из них обладает личной тайной, преследует совершенно оригинальную цель. Да, люди заурядные, а то и занудливые.
